– А что, с-с-тарик… – ласково вопрошал сытый Николенька, развалясь в единственном в квартире кресле: – …Т-ты записался в кришнаиты? Т-твоя роскошная фатера п-похожа на убежище их в-великого г-г-гуру!
– А ты что, там бывал? – лениво поинтересовался я, разливая чай.
– Я, с-старик, м-много где б-бывал! П-потом расскажу…
Правду сказать, легкая болтовня Николеньки радовала меня, как младенца погремушка – последний месяц, разведясь с Катериной и боросив бесцельно ходить на работу, где все равно уже год как ничего не платили, я совсем скис, два раза срывался в запойный штопор, обрюзг, плюнул на чистоту в жилище и начал поглядывать вниз с балкона с интересом человека, вдруг узнавшего, что у него Спид.
Пожалуй, как-нибудь в одно похмельное утро я действительно прыгнул бы вниз от тоски и безнадеги, но это скорее было бы смешно, чем трагично – я жил на втором (и весьма невысоком!) этаже…
Семь лет разлуки между друзьями – не год, и наши с Николенькой жизненные интересы здорово разнились – не смотря на прикид, я чувствовал, что Николенька живет получше, чем я, не дорожа особо своими вещами, что может себе позволить только достаточно обеспеченный человек. Я собрался было задать своему другу вопрос о его личной жизни, но он опередил меня:
– С-степаныч! Я т-так п-понимаю, т-твой к-корабль с-семейного счастья д-дал т-течь?
– Скорее, он напоролся на рифы и сразу затонул! – серьезно ответил я, вспомнив ту ругань, которая сопровождала наш с Катериной развод.
– Она б-была с-стервой? – поинтересовался Николенька.
– Да нет, все куда проще: я, парень из провинции, приехал учиться в столицу! Ну, познакомился, женился, она – коренная москвичка, а ее мама вообще уверена, что все москвичи – современная аристократия! Ну, пришелся не ко двору! С Катей-то мы жили не плохо, и если бы не ее мать…
– Ага! К-картина м-маслом: «Н-неравный б-брак!». М-м-мез-зальянс-с, мать ег-го!
– Во-во! Что-то типа того. Как говориться, не прошел по анкетным данным!
Мне не очень нравился этот разговор – если бы передо мной сидел не Николенька, я бы вообще отказался разговаривать на тему своей личной жизни, слишком уж свежа была рана…
Николенька почувствовал, что я загрустил, и сказал, улыбаясь:
– А я, с-старик, отложил с-семейное б-благополучие н-на потом! Т-ты вот что, д-давай-ка, н-не кисни! Х-хочешь, в б-балду с-сыграем?
Я улыбнулся – еще в школе у нас с Николенькой была такая игра: одновременно на пальцах выкидываются разные фигуры: «колодец», «отвертка», «бумага», «камень»…
Мы вскинули сжатые кулаки и на счет три я выкинул «ножницы», а Николенька – «колодец». По правилам, «ножницы» тонут в «колодце», я проиграл, и подставил лоб, получив свой заслуженный щелбан.
Посмеявшись, мы закурили, и как-то само собой пустились в воспоминания о том золотом времени, когда все было просто и ясно, когда главными мировыми проблемеми были пацаны с соседнего двора или невнимание какой-нибудь волоокой красавицы с запудренным прыщиком, учащийся в параллельном классе…
Отхлебнув чая, Николенька внезапно стал серьезным, и, глядя мимо меня, попросился пожить дня три-четыре:
– С-старик! Я т-только улажу к-кое-какие д-дела – и п-покину столицу!
Живая душа в доме! Я впервые за прошедший месяц почувствовал в себе желание жить дальше, и (чем черт не шутит!) даже устроиться куда-нибудь, зарабатывать себе на хлеб насущный, к чему меня уже год подталкивала Катерина.
Единственное, что омрачало мое настроение, так это назначенная сегодня на два часа дня встреча с крайне не приятным мне типом, неким Андреем из метрического отдела, которому я во время оно удачно сплавил все акции АО «МММ», сдуру купленные Катериной аж на пять миллионов тех, еще неденоминированных, рублей.
Я, когда избавлялся от этих сомнительных бумажек, преследовал только одну цель – вернуть свои деньги, Андрей же, или, как его еще у нас называли, «Дрюня», хотел на акциях подзаработать, и тут, как на грех, «МММ» звучно лопнул, и Дрюня остался с кучей разноцветной бумаги на руках. Особо не размышляя, он обвинил во всех своих бедах меня, разбрехал по всему институту, какая я скотина – знал о банкротстве «МММ» заранее, и так подставил сослуживца!
В общем, он потребовал возврата денег. Я, естественно, отказался. Тогда Дрюня подал на меня в суд, но потом, проконсультировавшись с юристом, заявление забрал, и начал терроризировать меня звонками. Эта вялотекущая, как шизофрения, распря тянулась уже который год, и наконец-то несколько дней назад я, по натуре своей далеко не герой, отважился на решительные действия, твердо вознамерившись встретиться с Дрюней один на один и поставить точку, а если не поймет, послать подальше…
Николенька, услышав, что мне пора, тоже засобирался – ему надо было на вокзал, «…и еще в-в т-три м-места!». Мы вместе вышли из дому, дошагали до метро, и разъехались…
Встретиться с Дрюней мы уговорились на Сухаревской. Я вышел из метро, купил в палатке сигарет, отошел в сторону, распечатывая над урной пачку, и вдруг услышал за спиной незнакомый сонный бас:
– Этот, что ли?…
– Этот, этот! – радостно залебезил голос моего визави. Я повернулся.
Надо мной возвышался здоровенный, накаченный детина, не смотря на осенний холодок, одетый в майку, туго натянувшуюся на выпуклой, волосатой груди. Рядом с детиной переминался, суетливо ломая пальцы и страдальчески-удовлетворенно морща и без того паскудное лицо, Дрюня.
– Ну че, мужик? – глядя на меня тусклыми глазами, сказал качок: – Ты, в натуре, тупой, да? Бабки возвращать будешь?
Надо было что-то отвечать. Я растерялся от неожиданности – наши с Дрюней дела не касались ни кого постороннего, и то, что он привел с собой «бойца», повергло меня в шок – я, мягко говоря, не любил конфликтов, а еще больше не любил (читай – боялся, чего уж там!) вот такую породу людей, к которой принадлежал парень в майке.
– Вообще-то я никому ничего не должен! – тихо ответил я, тоскливо озираясь – и милиции поблизости не видно…
– Че ты там мямлишь? – голос детины налился злобой: – Козел, за такие дела, за такие подставки тебя ваще запетушить надо! Короче, не хер с тобой базарить, завтра вернешь полторы штуки грин, и гуляй! Понял?!
Конфликта было не избежать. «Убить – не убьет, но покалечит!», – подумал я. Ну что делать? Бежать? Не солидно, но… Но, пожалуй, это единственный выход. Я уже приготовился нырнуть под волосатой лапой качка, и тут… Это было похоже на ощущение, которое возникает на стрельбище у человека, первый раз нажавшего на спусковой крючок «калаша». То есть до этого ты тысячу раз видел, как телевизионно-киношные герои от пуза палят себе из автомата, а когда сам стреляешь в первый раз, вдруг автомат дергается в руках, в плечо бьет отдачей, и оглушительное – пп-а-ах-ц!!! И звон в ушах – т-и-инн-н-нь… И голова плывет… И руки трясутся… По научному это называется «звуковой шок».
