Соседка, отекшая пятидесятилетняя мадам, была в домашнем балахоне по моде Сектора, то есть с оголенной жирной грудью и скрытой линией бедер. Вверху торчало и выдавалось, внизу все было узко, как у мальчика или человека с парализованными ногами. А вот та, что стояла за спиной, была существом совсем иного рода. Я даже вначале подумал, что мне показалось. Потому что я точно знал, что нахожусь километрах в десяти от ближайшей границы с Тихим миром и здесь такие не водятся.
В общем, за спиной у мадам стояла красивая женщина лет двадцати пяти, приблизительно ровесница моих заказчиков Смирновых. Голубые глаза, светлое каре густых волос. Но главное – то, как она была одета. Уже года три, не меньше, ни одна женщина в Секторе не одевалась на людях таким образом. Разве что Рыкова, президент, но президент не в счет. А вот кроме Рыковой, в такой одежде никто не смог бы себе позволить не то что отправиться на работу или в магазин, а даже вынести мусор или зайти к соседу за спичками. Подчеркивать талию и линии округлостей ниже талии было, по умолчанию, запрещено. Надень балахон, выставь грудь и – вперед! Если природа наградила узкими бедрами и плоским задом, можешь гулять в одних плавках. Если есть деньги, можешь накачать грудь размера на четыре. Тогда вообще красота.
Однако на голубоглазой незнакомке была длинная темно-зеленая юбка, наверху обтягивающая бедра, а внизу, ниже колена, украшенная несколькими рядами каких-то широких волнистых лент, которые колыхались при каждом движении незнакомки и только подчеркивали сравнительно неподвижный блеск туго натянутой на заднице и бедрах ткани. Еще на ней были летние открытые туфельки с невысоким каблуком и скромно-нескромного вида светлая трикотажная блузка с вертикальным рядом пуговичек посередине.
«Кто такая?» – подумал я. Чья-то родственница из Тихого мира? Сумасшедшая? Инопланетянка? Экстремистка?
– Чего надо? – спросила жирная в балахоне.
– Э-э… А мне Смирновы нужны, Смирновы-Инстаграм… Ну, вы понимаете… – сказал я.
– Нету их.
– А где они?
– Нету, и всё, – сказала жирная, оглянувшись на инопланетянку.
– Ну что значит – «и всё»? – не сдавался я. На меня смотрела красавица в обтягивающей юбке, так что, вполне естественно, я старался выглядеть максимально уверенным и насмешливым, то есть мужественным. – Где-то же они есть? Вы меня разве не помните? Меня Ваня зовут.
В этот момент необычно одетая незнакомка оттеснила соседку Смирновых и вышла вперед.
– Ваня, – сказала она, пристально глядя мне в глаза, – иди домой. Понял?
– Э-э… – начал я, но красивая блондинка перебила меня.
– И больше не приходи, – сказала она с угрозой, но в то же время как бы жалея меня.
И решительным движением закрыла передо мной дверь.
Когда я спустился и вышел из подъезда на улицу, ко мне подошли трое в серых костюмах и розовых рубашках. Один был высокий толстяк с огромным животом, второй – худенький лопоухий паренек. У третьего, самого здорового, на лице был след от ожога.
– Приветик! – сказал обожженный.
– Добрый день, – ответил я и поспешно поднес левую руку к уху – обычное приветствие в Секторе, как будто отвечаешь на звонок мобильника.
Но на обожженного этот поспешный жест вежливости никак не подействовал. Даже наоборот. Он молниеносно схватил мою поднятую руку и с такой силой рванул ее вниз, что я едва не упал на колени.
– Ты кто? – спросил он, выкручивая мне кисть.
– Я Ваня. Рюкзачник, – сдавленным от боли голосом выговорил я.
– Где живешь? – Обожженный многозначительно посмотрел на своих помощников. – В Тихой?
Я понял, что в лучшем случае будут бить. И меня понесло:
– В Тихой, да. Ну не то чтобы в Тихой. Сами понимаете, приходится. – Я осклабился и собачьим взглядом заглянул поочередно в три непроницаемые лица. – Вы же знаете, как нам, рюкзачникам, живется. Конечно, я стараюсь как можно больше времени проводить в Секторе, но что поделаешь, работа такая, приходится, просто вынужден общаться там с кретинами. Думаете, это просто?
И так далее, и так далее… Я был очень напуган и не мог контролировать себя. Я говорил гадости о всех тех прекрасных людях, с которыми жил в Тихой Москве. Называл их кретинами, как это принято в Секторе, а еще – скучными, тупыми, отсталыми. Говорил, что они недоразвитые враги прогресса и науки. И тому подобные вещи. И всё под диктовку собственного страха.
При этом я думал: если будут бить, то пусть уже начинают. Пусть не тянут с этим делом. Потому что побои вынести легче, чем чувство страха, которое им предшествует.
Я был более чем жалок. Бейте, только не пугайте! Вот что говорили мои торопливые слова, заискивающая улыбка и умоляющий взгляд.
Обожженный отпустил мою руку, ухмыльнулся и кивнул тем двоим, что стояли в сторонке. Они шагнули ко мне и несколько раз сильно ударили меня по почкам. Боль пронзила от затылка до пяток, но я не издал ни звука. Началось, думал я. Бьют. Уже легче. Уже не так страшно. Главное, чтобы не убили.
Затем меня снова схватили за руку, повернули – и в глаза ударила черная вспышка, и я на какое-то время потерял сознание.
Когда я очнулся, надо мной сидело то, что еще лет шесть-семь назад, до Переворота, называли бомжом. А еще раньше, как рассказывал мой отец, – бичом. Бич, то есть бывший интеллигентный человек. Так их называли до 80-х. Если применять это слово к сегодняшней реальности, то оно точнее «бомжа». Теперь потрепанные и вонючие нищие – это, как правило, бывшие кто-то. Не всегда, конечно, интеллигенты, но тем не менее. Чтобы вы правильно меня поняли, речь идет о Секторе. А в Тихом вообще нет нищих. Да и не воняет никто.
Так вот, Это, сидевшее надо мной на корточках, было похоже одновременно на Майкла Джексона и Сергея Зверева, как они могли бы выглядеть, если бы после очередной пластической операции вместо палаты в элитной клинике их отправили бы на пару неделек на городскую свалку. Восстановиться.
Я пошевелился, разлепил заплывший от кровоподтека глаз, и бич с шумом отпрыгнул в сторону, опираясь на руку, как обезьяна. При этом меня накрыло облаком удушающей вони. Я привстал, и бич привстал. Я выпрямился, качаясь, во весь рост. Бич побежал.
Я подумал, что он скорее всего шарил у меня по карманам и надо бы его догнать, но бежать за ним не мог. Ноги были ватные, голову ломило, болели почки и вывернутые запястья.
Я оглянулся. Мимо шли по своим делам дерганые, и никто не обращал на меня никакого внимания. По проезжей части бежали рикши и катили раскрашенные картонные коробки на велосипедных колесах. На некоторых были надписи «Mercedes», или «Audi», или «Toyota». Откуда-то сверху громыхал шлягер: «Мяу-ши! Мяу-ши! Тебе мои мя-ки-ши!»
