Промчавшись почти сквозь боевые порядки врага и увернувшись от трех лобовых плазменных залпов, я действительно сломал строй Бессмертных, а заодно прилично от них оторвался. Тут-то и началось самое сложное. Зная, что меня ждет, я понизил температуру в кабине, поскольку из-под защитной лицевой маски у меня уже потекли струйки пота. Заодно пришлось больше насытить дыхательную смесь кислородом – хоть и не полезно для легких, зато повышает реакцию и добавляет выносливости. Разогнавшись и вырубив маршевые движки, я отпустил машину в инерционный полет и активизировал все вооружение бортовой батареи, чтобы при случае одним нажатием гашетки обрушить на противника всю огневую мощь. Плюс к тому у меня еще оставались три малокалиберные термоядерные мины, но их применять надо с умом, чтобы хоть кто-то нарвался хотя бы на одну. Если же выбросить их раньше срока, любой истребитель расстреляет их с дальней дистанции.
Снова глянув на радар, я поразился, насколько эффективно мне удалось сломать строй противника – истребители Бессмертных перекрыли друг друга, из-за чего стрелять могли только два передних. Самое время сбросить первую мину! Причем у меня не было ни малейших иллюзий по поводу того, что на нее кто-то нарвется, смысл сброса был совершенно в другом. Дело в том, что мощность термоядерного фугаса, пусть и малого калибра, настолько высока, что даже в вакууме, где исключены ударные волны, близкий взрыв мог нанести истребителю повреждения, несовместимые с продолжением боя. Поэтому расстреливать мины следует с приличных дистанций, а попасть в столь малогабаритную цель не просто. Так что моей задачей было не столько поразить взрывом один из вражеских истребителей, сколько отвести от себя огневую мощь их бортовых батарей. И воспользоваться этим, естественно. Поэтому прежде, чем сбросить фугас, я подготовился к довольно сложному маневру, который пару раз неплохо у меня получался в учебных боях.
Подправив вектор тяги маневровых дюз, я коротко ударил в пространство маршевыми, чтобы стабилизировать полет, затем снова пустил машину по свободной орбитальной траектории и взялся за рукоять сброса. Коротким движением я сбросил мину и тут же рванул топливо в правой маневровой дюзе, разворачивая свой истребитель на сто восемьдесят градусов. В космосе нет большой разницы – лететь носом по ходу движения или кормой, а вот плазменные орудия на “D-6” ориентированы строго вперед, так что каждый раз, если хочешь отстреливаться от нападающих, приходится разворачиваться к ним лицом. Причем это не так просто, как кажется, поскольку надо не только развернуть машину, но и очень точно остановить разворот в определенный момент, коротко ударив противоположным маневровым двигателем.
Однако, несмотря на пережитую нервотрепку, я справился с задачей успешно, в результате чего клин Бессмертных влип в сетку моих прицелов. И тут же вражеские истребители расчертили тьму вакуума белыми трассами плазменных залпов, но мне на маневры ухода не надо было тратить время и силы, потому что целили они не в меня. Для них в пространстве болтался более достойный предмет приложения огневой мощи – сброшенная мною мина. А чтобы поразить ее, нужна определенная сноровка. И не поразить нельзя, а то так шарахнет по боевым порядкам, что можно будет по всем орбиталям собирать оплавленные броневые щиты. Так что секунд на двадцать, а то и на сорок про меня пилоты забудут, в этом не было ни малейших сомнений. Я же в течение этого времени мог выцеливать и поражать Бессмертных беспрепятственно.
Не тратя драгоценного времени даром, я нажал на гашетку, отправляя в пространство по прицельному вектору такую порцию плазмы, что, попади она даже в ад, чертям все равно стало бы жарко. Что уж говорить об истребителе, пусть и защищенном магнитной броней? На атомы его, конечно, не распылило, но от прямого попадания он раскалился добела, а через миг рвануло топливо в баках, расшвыряв во все стороны стремительные, на глазах остывающие осколки корпуса.
Я толкнул ногой педаль управления маневровой дюзой, чуть переводя прицел в сторону, на другого противника, но тот, получив сигнал от прицельного сканера, завертелся в маневре ухода и вывалился из моей сетки орудийного наведения. Понятное дело, что этим он ослабил общую огневую мощь группы, а Бессмертным и так приходилось туго, поскольку расстояние до мины стремительно сокращалось и она все еще не была поражена. Так что я представляю, в каких выражениях увернувшийся от меня истребитель получил от своего командира крыла приказ вернуться в строй. Но было поздно – на такой скорости, которую я задал для орбитального боя, восстановить развалившийся клин было уже невозможно.
Упустив одну цель, я тут же поймал в сетку наведения следующую и выжал гашетку раньше, чем вражеский ас врубил тормозные дюзы. Часть моего залпа он сбил встречными факелами активного торможения, но я не отпускал гашетку, подрабатывая маневровыми дюзами и не выпуская его из прицела. Парню пришлось не сладко – он не мог вырубить дюзы, защищаясь огнем от плазмы, поэтому испытывал тяжелейшие перегрузки. При этом он стремительно терял скорость, а следовательно, начинал все сильнее терять астроцентрическую высоту, выходя из боя на более близкие к звезде сектора. Он испугался, я понял это через пару секунд. Да и легко ли не испугаться, когда в тебя лупят из всех стволов, а единственный щит, спасающий тебя от неминуемой смерти, – твои работающие на износ тормозные дюзы?
У меня мелькнула мысль его пожалеть, оставить в покое, пусть уходит из боя, но в приступе азарта и бешенства рука помимо моей воли сжимала гашетку. Честно говоря, я так увлекся удержанием вражеской машины в прицеле, что совершенно выпал из ритма схватки. Тут-то мне и прилетело. Командир вражеского крыла набрал скорость, оставил за кормой мину и влупил мне по касательной в борт добрую порцию плазмы. Причем он был настоящий мастер, бил по вектору, без прицела, чтобы не спугнуть меня писком противоорудийного сканера. Это снизило точность и результат попадания, но мне оказалось достаточно и этого. Кормовая часть моего истребителя раскалилась, угрожая взрывом запасов топлива, так что мне пришлось со всем возможным проворством бросать орудийную гашетку и хвататься за рычаг катапульты под креслом. Сработало – страшный пинок в зад вышвырнул меня из кабины вместе с креслом. Но тут же взорвались контейнеры с топливом, не только придав мне дополнительное ускорение, но и обдав левую половину тела чудовищным, нестерпимым жаром. Через немыслимо краткую долю секунды я ощутил укол инъектора, вогнавшего мне в бедро дозу анабиозной сыворотки, а еще через миг меня замотало в кокон противовакуумной защиты. Дышать внутри было нечем, поэтому легкие обожгло дыханием смерти, а тело свело отчаянной болью ожога, но уже через пару десятков секунд я почувствовал, как проваливаюсь в черную, похожую на смерть пропасть анабиоза.
