Ознакомительная версия.
– Чертова судьба, – сказал он.
Я наконец посмотрел на него. И остолбенел.
Я знал этого человека. Я часто видел из окна, как он подъезжает к соседнему дому в длинной белой иномарке с мигалкой. Как холуи выносят за ним ящики с вином или пивом. Как тонконогие дамочки в мехах скрываются с ним под козырьком подъезда.
Я, выглядывая из своего окна, тихо, исподтишка ненавидел его: сытого, самоуверенного, держащего весь мир в кулаке.
И сейчас, стоя в этой довольно грязной пивной, он был одет в прекрасное кашемировое пальто, а на пальцах топорщились перстни. И даже его лысина, окруженная коротким стриженым венцом, казалась чем-то очень дорогим, значительным и роскошным, словно подлокотник кожаного дивана.
Как он здесь оказался? Как его угораздило переползти сюда фактически с другого конца жизни?
Он отпил из кружки, поморщился. Так-то, знай, сука, чем народ живет...
– Вам не кажется, – сказал он, задумчиво глядя на курсантов, – что вот эти полосы на их лбах... Я имею в виду следы от фуражек...
– Ну? – изрек я без особого дружелюбия.
– Они похожи на следы трепанации. Кажется, что этим мальчикам сделали типовые черепно-мозговые операции, чтобы они стали офицерами.
К чему, интересно, он это сказал?
Он еще раз взглянул на бумажку, повертел ее, потом кисло улыбнулся.
– Что там такого смешного написано? – спросил я.
– А чего ж сами не прочитали? – Он исподлобья взглянул на меня. – Брезгуете людьми? Напрасно, вами тоже могут побрезговать.
Он сказал это с таким убеждением, будто им самим уже кто-то начал брезговать.
И меня вдруг разобрала тихая едкая злость. Так же, наверно, парижская голь злопыхала и веселилась, глядя на страх и унижение аристократов, когда их тащили к гильотине.
– Что? – ядовито сказал я. – Жизнь дала трещину?
Он печально взглянул на меня. Вздохнул:
– Да.
Что ж, каплю сочувствия ему удалось из меня выжать. Очень маленькую каплю.
– А я, представьте, в этой трещине с самого рождения ползу.
– Не преувеличивайте. – Он снисходительно качнул головой. – У вас было безмятежное детство, у вас были веселые студенческие деньки...
– Что, так заметно?
– Пять курсов – на лбу написано. – Он тонко улыбнулся.
– Четыре с половиной. Меня выгнали.
– Соболезную... За дело хоть выгнали?
Я промолчал. Он тоже молчал, с тоской глядя в пустоту. Он о чем-то раздумывал, следы этих раздумий ясно проступали на его широком холеном лице. Ему не нужен был я, не нужен этот бар, не нужно пиво. Он жил сейчас где-то внутри себя.
– И тебе здесь нравится? – неожиданно спросил он.
– Терпеть не могу, – признался я.
– Пошли ко мне.
– Что-о?!!
Я подумал, что ослышался. Но он смотрел на меня и действительно звал с собой.
– З-зачем? – растерялся я.
– Там есть кое-что получше, чем это... – И он флегматично вылил содержимое кружки под стол. Бармен Вася отметил этот факт лишь быстрым косым взглядом.
Проклятое мое безволие. На кой ляд, спрашивается, я согласился? Спору нет, интересно из простонародной забегаловки попасть в дом новой аристократии, посидеть в ее креслах, попробовать, что она ест и пьет.
Это приятно. Но кем я там буду? Дворовой собачонкой, которую пригрели из жалости. Черт побери, какой ему во мне прок, неужели не с кем больше выпить?
Проклятое безволие. Через минуту я семенил за ним через дорогу, пряча лицо от мокрых хлопьев снега. Сердце манил уют пушистых ковров, нежные объятия дорогой мебели, а если повезет, то и огонь камина.
– Так за что тебя выперли с пятого курса? – спросил он.
– Я не ходил на экзамены. Я был занят. Ночью я писал, а днем отсыпался. Мне очень нужно было это дописать.
– Стихи, что ли?
– А что, это тоже на лбу написано?
Он покачал головой и что-то пробормотал. Кажется: «Везет мне сегодня на идиотов».
Под козырьком подъезда он набрал код на замке и приложил к нему серебристый магнитный пятачок. Задвижка щелкнула, мы вошли в подъезд. Это был хороший дом. Здесь не воняло куревом, кошачьей мочой и пищеотходами.
Прозрачная коробка лифта в стеклянной шахте поползла по стене. В лифте пахло чем-то таким... не знаю, как сказать. Новыми вещами – вот! Так пахнет из коробки с телевизором, который вы только что принесли из магазина. Вы смотрите на него и еще не верите, что эта замечательная, совсем еще новая, сработанная умелыми руками вещь отныне будет стоять в вашем доме. Запах новых вещей – больше, чем просто запах.
Лифт шел быстро. Я смотрел, как двор, и люди, и машины становятся все меньше, меньше.... И вдруг показалось, что я взлетаю. И не просто взлетаю, а улетаю от этой земли и от этой жизни, улетаю навсегда в стеклянной капсуле с мягкими кнопками, мелодичными звуками в динамике и мерцанием разноцветных лампочек.
Наваждение прошло, когда мы оказались наконец в квартире. Она была большая и, наверно, очень роскошная, но совершенно пустая. В гулких светлых комнатах я обнаружил только пару стульев, тумбочку, да еще повсюду раскиданные картонные коробки.
Правда, на паркете обозначились следы от мебели. А на стенах зияли дыры – от полок или, может быть, даже от картин.
Целая шеренга непочатых бутылок с выпивкой ожидала нас у стены. Мой нежданный собутыльник, не снимая пальто, опустился на стул посреди огромной комнаты и жестом предложил мне поступить так же. Я сел, малость обалдевший.
Он начал разглядывать меня, чуть искоса, со скептической миной на лице. Закурил, медленно шевеля сигарету в толстых пальцах.
– Значит, поэт... – вздохнул он. – Это сейчас профессия такая?
– Нет, это призвание. А профессия – рабочий в театре.
– Рабочий в театре, – старательно проговорил он и расхохотался. – Слесарь муз! Регулировщик вдохновения! А за это платят зарплату?
– Я получал в четыре раза меньше жены-учительницы.
– Почему «получал»? Больше не получаешь?
– Больше нет жены.
– А, ну это естественно... Что еще скажешь?
Я пожал плечами.
– Ну ладно... – Он раздавил окурок на полу и потянулся за бутылкой. – Займемся делом.
Мне достался хрустальный бокал с отбитой ножкой – сугубо утилитарный предмет. Выпить и положить рядом, больше ничего с ним не сделать.
– За встречу! – Он качнул своим бокалом, целым. – Моя фамилия Щербатин, Роман.
– Я – Еникеев, Борис.
– Еникеев Борис... – пробормотал он. – Не слыхал я про таких поэтов. Борис Еникеев. Беня...
– Меня так звали в школе. – Я насторожился.
– Естественно. Пей, Беня.
Мы заели теплую водку яблоками, заполняя паузу их тихим хрустом.
– А вы чем занимаетесь? – спросил я.
– Давай-ка на «ты». Нам еще долго тут... – Он покосился на запас спиртного. – Что ты там говорил?
– Чем ты занимаешься?
Ознакомительная версия.
