Ознакомительная версия.
– Ее зовут Барби! Она моя доченька!
«Доченьку» мы купили в Белизе.
Когда химия и лучевая терапия не повлияли на темпы развития опухоли, мы отправились путешествовать. Я спешил, боялся, что не успею. Продал дачу, назанимал денег, и мы с Ленкой поехали по миру. Побывали в трех странах, одна из которых – солнечный Белиз, сказочной красоты кусочек Латинской Америки. Карибское море, тропики, белый песок. Куклу мы нашли на одном из торговых развалов, где местные жители продают собственные поделки, выдавая их за древние статуэтки майя. Во владениях загорелой морщинистой старухи среди ожерелий и национальных индейских одежд лежала крохотная, не больше пятнадцати сантиметров в длину, фигурка. Овальная голова, в которой проткнуты три дыры: две поменьше и одна побольше – глаза и рот. Непропорциональное тело, сделанное непонятно из чего – то ли из скрученного затвердевшего пергамента, то ли из высушенного дерева. Короткие ручки и ножки вытянуты вдоль тела. Они не сгибались и не поворачивались, кисть на одной руке обломана. Помню, я сказал о том, какая она ужасная. На что Ленка ответила: «А мне нравится! Я назову ее Барби».
– Ты будешь рядом со мной? – спросила она, и я обнаружил, что мы уже переместились в палату, в которой моей девочке предстоит лежать после операции.
– Буду. Обязательно.
– Где ты будешь? Я хочу видеть тебя.
Я посмотрел на Виктора Ивановича, который маячил напротив. Врач отрицательно покачал головой.
– Когда тебя положат в кроватку… – Какой я деликатный, прямо детский психолог, назвал операционный стол кроваткой. – …справа от тебя будет стена. Я буду стоять за ней. Смотри на нее и представляй, будто я не за ней, а перед ней. Ведь разницы никакой!
– Ладно, папа. Жаль, что мама не поехала с нами.
– Да, конечно. – Только мамы здесь не хватало. Светлана Александровна так накачалась с вечера седативными препаратами, что минут десять приказывала мне снять ласты, а затем пыталась лизать дверную ручку, очевидно представляя себя собакой. Я счел благоразумным не брать ее в клинику.
…Об экспериментальной клинике я узнал уже после Белиза, когда надежды не осталось. Один знакомый рассказал о комплексе зданий в загородном бору, в которых доктора сначала прививают крысам раковую опухоль, а затем ее доблестно вылечивают. Они впрыскивают в район пораженного органа субстанцию, которая распадается на лекарственные микроскопические частицы. «Нанороботов», – сказал знакомый.
Принцип действия нанороботов я до конца не понял даже из уст Смоловского, когда встретился с ним в клинике. Мы сидели в его кабинете: я нервно крутил ключницу, он, щурясь, разглядывал распечатки томографа, сияющие яркими карнавальными красками – синими, красными, желтыми. А со стены, с копии гравюры Густава Доре, на нас измученно взирал Иисус, приколоченный к кресту.
Смоловский сказал, что принцип действия изобретенных институтом нанороботов является очень сложным биохимическим процессом. Он так умно рассуждал об этом, что мне показалось – он и сам не знает, как действуют его букашки. Тем не менее, в клинике уже четвертый год проводился комплекс экспериментов не только на крысах, но и на людях, пораженных тяжелыми формами рака. И до пятидесяти процентов вылечивались полностью. У меня вновь появилась надежда.
– Глиобластома продолговатого мозга, – говорил тогда Смоловский. – Неоперабельная. Терапия не дает регрессии опухоли, верно? Это билет в один конец.
Я не ответил. Что я мог сказать? Из-за поганой рекламы кто-то выписал моей дочери билет в один конец. Туда, откуда возвращаются только в воспоминаниях.
– Мы попытаемся помочь девочке. Но, знаете, опухоль образовалась на очень… ммм… необычном участке. Некоторые суеверные люди считают…
– Суеверия меня не интересуют, – ответил я, крепко сжав кожаную ключницу. – Меня интересует жизнь моей дочери.
– Мы впрыснем «Люцифера» вот в эту зону. – Он указал авторучкой в один из срезов на распечатке томографа.
– Люцифера?
– Так называется наш препарат… не волнуйтесь, к дьяволу он отношения не имеет. В переводе с латыни «люцифер» означает «несущий свет». Самоориентирующиеся наночастицы, из которых состоит лекарство, через капилляры проникнут в пораженную область, заставят раковые клетки поглотить себя и… глиобластома отправится туда, откуда она взялась.
– Это получится?
– С вероятностью в тридцать процентов.
– Так мало… – разочарованно выдохнул я.
– То, чем мы занимаемся, уже находится за гранью возможностей, отпущенных человеку, – очень серьезно произнес Смоловский.
…Я опять обнаружил, что воспоминания ввергли меня в забытье. Я стоял один в коридоре перед закрытой дверью. Ленки рядом уже не было. Неужели?.. Ее увезли, а я даже не успел проститься! Сказать пару слов, обнять. Или мы простились, но я этого не помню? Проклятье. Это ужасно.
Только чуть позже я обнаружил, что держу в руках куклу. Которую она назвала Барби, а я бы назвал Гадкой Уродливой Каракатицей С Дырами Вместо Глаз. Перед расставанием дочь, очевидно, сунула ее мне. Сухое и шероховатое на ощупь тельце игрушки казалось просто отвратительным. Почему Ленке стало жалко эту мерзость?
Я сунул куклу в пластиковый пакет, который вспух от сложенных в него Ленкиных вещей – свитер, ботинки, платье, детские колготки, книжка «Золотой ключик», в которой мы добрались до середины. Потом Барби долго провалялась в этом пакете. Больше двух лет. Но что поделать, если с этого дня она перестала быть нужной.
Странное ирреальное чувство, когда смотришь, как из громады аппарата «Кэнон» выезжает ксерокопия. Вот был чистый лист – своеобразный сосуд, ожидающий, зовущий наполнить его. И был лист, в данном случае, с бланком. И вот, по мановению волшебных лучей графы и строчки переносятся с одного на другой. Фокус? Нет. Волшебство? Нет. Обыкновенные человеческие технологии. Не близкие к запретной черте, но все же…
Я смотрел, как медсестра штампует бланки обследований, когда она вышла из палаты. Ленка вышла. Моя Ленка. Правда, не совсем моя. И странно все это.
Новость об успешно проведенной операции стала для меня неожиданностью. Я готовился к худшему. Намного худшему. Все-таки, человек не такой живучий, как белая подопытная крыса, и тридцать процентов это не восемьдесят. Но после звонка ассистента Смоловского я почувствовал, как с груди убралась каменная плита, которая давила на меня в последние годы. Описать свою радость не могу. Трудно это описать. Невозможно, наверное. Как оказалось позже, плита все-таки не убралась, а только сдвинулась, навалившись еще сильнее.
Мы с женой примчались в клинику на следующий день, но пустили нас в палату только через двое суток. И в первый момент я подумал, что мы перепутали комнаты.
Ознакомительная версия.
