А перед ними, еще более величественный и высокий, тянулся склон самого Босфорского улья, ярус за ярусом, стены и контрфорсы, сверкающие окна и отполированные статуи, крутой зигзаг Восходящей дороги, идущей до самых стен Августеума на вершине горы. Отсюда нельзя было разглядеть шпили дворца Монократа и Собора Восходящего Императора, но великая громада улья и без того была впечатляющим зрелищем.
На этом поражающем воображение фоне клетки умалялись, превращались в кучку мушиных пятнышек. Они висели на длинных черных цепях, как фонарики на гирляндах, и каждое звено этих цепей было таким широким, что Кальпурния могла бы просунуть в одно из них кулак, не прикасаясь к краям. Их удерживали на месте балки, прикрепленные на стены небоскребов рабочими Министорума. Металл все еще был гладким и светлым, заклепки и замки на дверях клеток сверкали новизной. Постановление епарха, по которому были повешены эти клетки, вышло менее двух недель назад.
— В этой традиции есть нечто такое, что пробуждает в некоторых кающихся самое худшее. Я был с епархом во время его пребывания в суб-епархии Фафан, и там была та же самая проблема. Так что… — он сделал жест, взмахнув серо-красным рукавом. Кальпурния поглядела налево.
У подножия выгнутого дугой моста было установлено что-то вроде узких трибун, и когда Кальпурния посмотрела на них, ей пришлось подавить улыбку. Тридцать чиновников Экклезиархии в темно-красных и белых как кость рясах, надзиратели кафедральной Палаты Ордалий, теснились по десятеро на одной скамье, почти плечом к плечу, в одинаковых позах: руки скромно сложены на коленях, лица смотрят вперед с неподдельной внимательностью. Возле каждого из них стоял маленький треножник, на котором покоился медный футляр размером не больше, чем обойма пистолета, и из каждого футляра пристально глядел единственный немигающий металлический глаз. Все глаза смотрели на отдельные клетки, и у всех людей на трибунах правый глаз был заменен гнездом для кабеля связи — кожа вокруг глазниц все еще была красной, так как операции произвели недавно. Она снова скрыла улыбку: как только она их увидела, на ум сразу пришли орнитологи-любители, которые точно также, подобравшись, сидят в укрытии и разглядывают стаю каких-то редких птиц, что чистят перья прямо перед ними.
— По одному на каждую клетку, — Симова повел рукой шире, охватывая клетки на цепях позади. — Механический глаз делает пикт-запись, которая постоянно хранится в Соборе, но контролирующими элементами служат члены нашего собственного духовенства, не сервиторы. Это важно. Прежде чем любого из заключенных признают искупившим свою вину и спустят, надзиратель, наблюдающий за его клеткой, должен подтвердить, что тот никоим образом не отягчил свои грехи. Так что тот, кто швырял в нас грязью, поплатится за это. Хотел бы я знать, что такого в этом наказании, что оно двигает людей на подобное.
Кальпурния ответила не сразу. Она смотрела на клетки, заложив руки за спину, с ничего не выражающим лицом. В ближайших клетках можно было разглядеть кающихся. Некоторые сжимали прутья, глядя вниз, другие качались взад-вперед и колебали свои клетки, другие сидели, привалившись к стенке, порой свесив ногу или руку сквозь отверстие в полу. Один, что был ближе всех, в клетке, висящей над наиболее грязной частью мостовой, склонился над маленьким помойным ведром, привинченным к решетке, и деловито загребал что-то в ладони. Фигуры на большей высоте представляли собой лишь темные оборванные силуэты на фоне далекой стены улья, а самые дальние клетки казались не более чем точками. Она сняла шлем и прищурилась, пытаясь разглядеть самую высокую из них, что висела в середине улицы, но разглядеть, что делает сидящий в ней человек — если вообще что-то делает — было невозможно.
Кажется, еще оставалось время, и почему бы не скоротать его, продолжая разговаривать с Симовой. Она показала на группу младших дьяконов, которые стояли вдали и одевались в прорезиненные плащи.
— А что конкретно они выслушивают? Особое песнопение, молитву? Или у всех по-разному?
Словно по сигналу, священники двинулись процессией под клетками, и кающиеся над ними хором закричали и завыли. Тот, что рылся в помоях, бросился к прутьям и начал швырять грязью вниз. Священники поглубже натянули капюшоны и безразлично прошли мимо него.
— Это зависит от преступления, как вы понимаете. Оно определяет то, что они пытаются донести до процессии, а также положение клетки. Те, что ниже всех, совершили банальные проступки — по неосторожности нарушили религиозную церемонию, проявили мелкое неуважение к представителю духовенства, ну, об остальном вы можете сами догадаться. Все, чего мы от них требуем — это короткая клятва в искреннем раскаянии. Большую часть времени им удается докричаться до жрецов при первом же прохождении, и через пару часов их выпускают из клетки. Немного дольше для тех, у кого косноязычие или иная проблема с речью. В Фафане как-то раз была горловая лихорадка, и, как я припоминаю, даже самым легко наказанным кающимся пришлось провести в клетках несколько дней, прежде чем священники доложили, что слышали обет раскаяния.
— И это сочли приемлемым?
Симова бросил на арбитра-сеньорис резкий взгляд. На мгновение между ними повисло молчание, и слышны были лишь крики из клеток и низкий грохот машин внизу.
— Ответ на это — предназначение клеток, арбитр Кальпурния. Вы работаете с Лекс Империа и традиционной системой наказаний, но традиции суда и приговора путем испытаний почти так же стары. Они остаются в клетках до тех пор, пока не будет полностью услышана их клятва в раскаянии. Таков закон в простом и чистом виде.
— Вы говорите, что нет таких приговоров, как шесть часов в клетке, или день, или сколько там еще.
— Именно. Ни один недостойный служитель, неважно, насколько он благочестив, не может судить, перевесило ли раскаяние грешника его преступления. Это решает Император и непогрешимый моральный порядок, происходящий от Него. Испытание просто открывает истину нашим слабым глазам, чтобы мы могли действовать согласно ей.
— Значит, если в клетке сидит кто-то с болезнью горла и не может кричать, чтобы его услышали, то он может провести там месяц за то, что споткнулся на алтарных ступенях во время храмовой церемонии.
Симова вежливо кивнул, как бы говоря «все возможно».
— А тот, кто, предположим, целый час стоял на Высокой Месе, выкрикивая богохульства против Императора, всех святых и примархов, при этом одной рукой показывая кукиш шпилю Собора, а другой — подтирая зад литаниями веры…
— …будет заключен в одной из самых высоких клеток, — закончил Симова, указывая на точку в высоте, на которую сама Кальпурния глядела чуть раньше.
