Разумеется, не всё было столь безоблачно. Появилось много отщепенцев, ренегатов и маргиналов, которые растащили из Форпата не всё подряд, но довольно, чтобы на свет во всей красе повылезали забытые воровские гильдии и «ловчие удачи», о которых едва можно было услышать в эпоху Сокрушения Идолов. «Голодные псы подняли головы, едва снова почуяли в воздухе магию!» — как написал тогда старый хронист, бессменный сподвижник Окулюса.
Политика и магия стали более элегантны и шагнули в новый век, где далеко не проще было решать всё огнем и мечом. Так полагали чародеи, намеревавшиеся подать пример властителям. Но последние не торопились следовать этому образчику согласия и благополучия. Однако терять расположение Форпата не хотел ни один из них, даже гордый ларонийский император. Поэтому, кипевшие ничуть не меньшие, чем в эпоху Сокрушения Идолов, страсти скрылись за политической ширмой перемирий и договоров. Но там они стали нуждаться в своих исполнителях. Поэтому на Материке образовались новые «язвы» — вольницы. Повсеместно, почти в каждом королевстве находился угол, где собирались те, кто пережил войну, но не нашел себя в мирное время. Они снова, под молчаливое согласие владык, протянули разорванные сети скупщиков краденого, информаторов, контрабандистов, фальшивомонетчиков, наемных убийц и шпионов. В поисках лучшей доли те, кто словно ловчие в охоте, где безраздельно властвовала Удача, снова рыскали по Материку в поисках наживы.
Окулюс и прочие ученые мужи, тем не менее, полагали, что это было куда лучше, и не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось до этого. Когда магия была сильна настолько, что мир регулярно содрогался и трещал по швам от её мощи. Когда происходили сражения настолько же эпические, насколько и разрушительные. В это новое и, по чести говоря, смутное время выражение «лучше худой мир, чем хорошая война» еще не успело набить оскомину, а оскудневшие ресурсы не позволяли платить две цены за жажду власти — ведь и крови, и золота оставалось в руках владык ничтожно мало.
* * *
Этой осенью в Сильвании собралось на редкость много всякого сброда, особенно в вольнице, которая расположилась на севере, ближе к горам. Слишком запутанной порой, оказывалась политика лесных эльфов, которые иногда устраивали послабления на своих границах, а иногда напускали столько стражи и разъездов, словно готовились к войне. В этот раз становилось совершенно ясно, что ротвальдская резиденция направляла приказы на пограничные посты неспроста. В этом был скрыт какой-то тайный смысл, и Карнаж это чувствовал. Он сам выбрал себе место подальше от всех больших и малых дел этого мира с намерением отсидеться и зализать раны, но подиж ты… За новый шанс он щедро вознаградил целителей из пограничного форта, которые вернули его с того света. Вот тогда-ото уже проявились первые странности. Во-первых, когда «ловец удачи» встал на ноги, то обнаружил, что пограничный форт полон приезжих, среди которых мало кого язык поворачивался назвать странником, скорее бродягой. Во-вторых, его снабдили провиантом и пустили беспрепятственно вглубь страны, хотя за лечение он платил хоть и щедро, но не до такой же степени, чтобы перед ним расшаркивались сильванийцы, поголовно славящиеся своим снобизмом.
Вольница у самых гор на севере в приграничье, куда он свернул с большого тракта, отнюдь не была тем местом, где хоть когда-нибудь становилось тесно от наплыва разношерстной публики со всего света. Сильванийцы старались нынче пускать на территорию королевства по большей части полукровок, которых зачастую набирали в армию. Те получали кормежку и крышу над головой, что было очень неплохо для того, кто неприкаянным бродил по свету прошлые два столетия. Теперь многое изменилось, конечно, с одной оговоркой: полукровка должен был иметь половину эльфийской крови. Остальные, как и раньше, частенько выпроваживались взашей при малейшей попытке осесть.
Этой же осенью вольница была непревычно переполнена разношерстной публикой из гномов, дуэргаров и полукровок далеких от хотя бы капли эльфийской крови. Не говоря уже о том, чтобы хоть кто-то из приезжих озаботился бумагами, на худой конец поддельными. В дебрях лесов Сильвании, на высоком обрыве, с которого обозревались имперские степи, меж громадных деревьев высились два старых, сросшихся дуба. Они были огромны, настоящие древние исполины, вгрызшиеся корнями глубоко в земную твердь. Они остались, как часовые от тех времен, когда бормы заботились о деревьях и выращивали местами таких гигантов. Лес здесь был сильным, здоровым и древним, бережно оберегаемый от топоров дровосеков. Эльфы чтили дар Сильвана, пусть и давно поселились в долинах центральной части, а не обитали в жилищах промеж крон, как в старину.
На двух сросшихся дубах все достаточно толстые ветви были усеяны постройками, которые соединялись навесными мостиками и веревочными лестницами. Располагавшийся здесь ранее смотровой пост периода первых крупный войн, когда империя Заран только образовывалась, и в степях было неспокойно, пустовал вот уже много лет назад. В эпоху же Сокрушения Идолов его облюбовали те, кто собирался переждать опасные времена, и для этого не худо было иметь под боком одну границу, а лучше уж две. С тех пор вольница сильно разрослась. От самых корней до крон поднимались гирлянды небольших крепких хижин и домиков, а среди корней теснились хибары, наемничьи бараки, и даже процветало питейное заведение.
«Ловец удачи» по своему обыкновению устроился в небольшой хижине, которая располагалась на той ветке, что смотрела в сторону степей, а не леса. Пусть вид из небольшого оконца был не ахти, зато в случае необходимости всегда можно было иметь надежный путь для бегства. Хотя конфликтов с вольницей у сильванийских правителей отродясь не бывало, так как народ подбирался пусть и буйный, но местных не беспокоил. Заодно под рукой эльфийского короля всегда имелось добрых сотни две сорвиголов, которые держали границу Сильвании в этой части на каком-никаком запоре.
Недавно к Карнажу попросилась на постой одна полуэльфка, поскольку места всем желающим перестало хватать. Феникс не без опаски пустил сие чудо с коротко остриженными волосами, покрытое татуировками и затянутое в весьма легкомысленный ларонийский кожаный костюм. Такой носили подносчицы кушаний и напитков. Наверняка купила где-то по дешевке, соблазнившись подчеркивающими силуэт линиями и тиснением.
Она оказалась наемником, как и многие здесь. Искала удачи на островах, в различных бандах и отрядах — всю ее историю указывали рисунки на хорошо развитом теле. Отправной точкой этих скитаний явилась банальная стигма на щеке, которая предварила бордели, рабство, побег… И вот теперь наемница сидела у окна, взгромоздив свои крепкие длинные ноги в сапогах на стол, рядом с огромной феларской саблей, то и дело подносила к губам бутылку и в этот момент было заметно, как бугрились мышцы на её тренированных плечах. Полуэльфка оказалась неболтлива, что вполне устраивало Карнажа. К тому же, скромно устроилась в углу, где натянула гамак и свалила поклажу. Среди её вещей «ловец удачи», к своему удивлению, разглядел женский нагрудник и наплечник с выбитыми на них еловыми ветвями. Такие в старину носили защитницы храмов Сильвании.
— Это моей матери, — неохотно пояснила она на вопросительный взгляд.
Карнаж за пару дней успел сложить для себя биографию этой наемницы и лишний раз убедился, что судьбы детей вольных лесов Роккар были везде незавидны. Разговорить наемницу можно было только за бутылкой. Из её прошлого мало чего действительно интересного удавалось узнать, и, зачастую, они просто молча сидели, заливая шары. Всё и так было напоказ, словно картина жизни была целиком наколота иголками островитянских художников, а полотном послужила её кожа. «Кровавые слезы» на щеке под правым глазом — знак погонщика чумы, которая разразилась не так давно на Острове Туманов, принесенная феларскими моряками. Чешуя на лбу у корней черных волос и раздвоенный надрезом язык — знаки того, что ее приняли, как свою, человекоящеры на Острове Отчаяния. Узор в уголке левого глаза оканчивающийся наконечником стрелы на виске — знак наемников «Черной стрелы», отряда полукровок, который подавлял бунты рабов на прибрежных плантациях Ран’Дьяна. Предательство и месть, убийства и помилования остались неизгладимыми следами на плечах, груди, спине, ногах и даже пальцах рук полуэльфки.
