– Сейчас я освобожу вторую руку, – сказал Генри. – А потом шарахну по голове того, со шпагой, помогу освободиться вам, и мы устроим им тут такое…
Он уже почти осуществил свое намерение.
– Нхаба каба ма! – заорал ближайший к нам дикарь и стал жестикулировать.
Тут же на Генри навалилась целая толпа индейцев. Свободной рукой он сшиб с ног двоих, но больше ничего сделать не успел. Его снова спеленали да так, что он и пальцем пошевелить не мог. Была потеряна приятная возможность затеять перед смертью приличную драку.
– Интересно, нас поджарят поодиночке или всех скопом? – поинтересовался Генри.
– А как предпочел бы ты?
– Лучше поодиночке. Мне хотелось бы по-братски оплакать вас. Пусть даже эта скорбная обязанность затянется лет на пятьдесят. Я буду каждый День ставить вам по свечке.
– Не будешь. Даже перед тем, как предстать пред лицом Господа, ты продолжаешь без устали молотить своим длинным, как пастуший хлыст, языком, – вздохнул я.
– По-моему, с нами все-таки разделаются поодиночке.
Действительно, нас собирались жечь поодиночке. И начать они решили с… меня! Когда меня потащили к месту казни, я не выдержал. Не думаю, что этого стоит стесняться – большинство цивилизованных людей на моем месте повели бы себя еще менее пристойно.
– Отпустите! Отпустите, дьяволовы дети! Обезьяны! Я не хочу!
Почувствовав на лице дыхание огня, я тут же замолчал, закрыл глаза и стал ждать, когда придет адская боль. Она будет длиться недолго. Это, в конце концов, не так страшно, как объятия Торка или прохождение через вторые врата…
Прошла минута. Вторая. Боль не приходила. Потом я почувствовал, что меня снимают с шеста и несут к остальным пленникам.
Голова была пуста, в ней не оставалось ни одной мысли. Я только понимал, что смерть почему-то замешкалась. Надолго ли?
А потом я огляделся и в свете взметнувшегося костра увидел его. Он стоял перед шаманом и что-то говорил, а тот смиренно слушал его. Это было невероятно! Откуда здесь мог взяться высокий бледнолицый рыжеволосый человек в черной тоге?
Застывшая толпа дикарей пришла в движение. Индейцы подскочили к нам. Откуда-то в их руках появились чаши с прозрачной жидкостью. Я отказывался пить, но мне запрокинули голову и насильно влили в глотку обжигающее содержимое чаши. Голова пошла кругом. Последнее, что я услышал, были слова Генри:
– Эти животные отравили нас…
* * *
Первое, на что я обратил внимание, когда очнулся, это на давно позабытую прохладу. Было даже зябко. Я никак не мог разлепить веки. Когда мне это, наконец, все же удалось, я увидел перед собой слабо светящееся изображение бабочки с удлиненным человеческим лицом. Я попытался повернуть голову, виски пронзила острая боль. Потом я вспомнил все.
Страшно хотелось пить. Кто-то угадал мои мысли, и я увидел перед собой кубок с прозрачной жидкостью. Услышал слова, произнесенные женским голосом. В них было что-то знакомое. Где-то я слышал этот язык, правда, немного измененный. Додумать эту мысль я не успел. Сделав два глотка, снова провалился в небытие…
Проснулся я с ясной головой, без труда приподнялся на ложе, огляделся. Я лежал на каменном возвышении в большой комнате с низким сводчатым потолком, на котором была выложена мозаика, изображающая различные трансформации бабочек. Стены были расписаны яркими картинками, нарисованными будто вчера. На них – загадочные животные, странные предметы, пирамиды, похожие на те, что я видел в Египте восемнадцать лет назад. Комната освещалась не пламенем факелов или свечей. В центре ее пылал розовый шар ровным, немерцающим светом. Нечто подобное мне доводилось видеть в хранилищах Орденов.
Мебели в помещении не было. Царила прохлада, удивительно, что она возможна в самом центре сельвы. Хотя, вероятно, я уже на том свете? Может быть, так и должен выглядеть духовный мир, в который мы приходим, перешагнув порог земной жизни? Стоп! Не надо забивать голову глупостями. Конечно, мы на этом свете. Просто, нас в бессознательном состоянии принесли сюда. Куда сюда? Я надеялся вскоре найти ответ на этот вопрос.
Я не заметил в комнате ни окон, ни дверей – сплошные расписанные фресками и выложенные мозаикой стены. Чем-то все это напоминало мне древний храм. На полу стоял поднос (Боже мой, золотой!) с едой – мясом, фруктами, какими-то напитками. Я был изрядно голоден и набросился на угощение. Закончив с трапезой, исследовал комнату, каждый ее угол, и не нашел никакого намека на дверь.
Делать было нечего, и я стал ждать. При этом, как учил Адепт, пытался прислушаться к своим чувствам и ощущениям. Но это ничего не дало. Я ощущал лишь облегчение при мысли, что не сгорел на костре, и еще – страх перед неизвестностью. Кто бы мог подумать, что все так обернется. Я вспомнил появление рыжего в черной тоге. Он что-то приказал шаману, и тот послушался его. Что же должен был представлять из себя этот человек, если его слово было весомее воли духа Большой Пальмы, приговорившего нас к сожжению?
Интересно, день сейчас или ночь? Сколько времени прошло с момента нашей не свершившейся казни? Где сейчас мои друзья? Что с нами будет?
С легким шелестом часть стены с изображением змея, опутывающего серебристый стреловидный корабль без парусов, начал отъезжать в сторону. В комнату вошли трое. Рыжие волосы мягко струились по их плечам, бороды были коротко острижены, на их могучих фигурах красовались стальные, тускло поблескивающие панцири. Длинные синие рубахи, красные штаны и низкие синие сапожки придавали вошедшим театральный вид. На поясах висели короткие мечи. Один из бородачей жестом приказал мне следовать за ними.
Длинный коридор с вырезанными на камне письменами тоже был освещен вставленными в ниши розовыми шарами. Вскоре мы оказались в большом круглом зале с вырастающим из пола гранитным столом в центре. В зале было двенадцать двустворчатых золотых дверей, украшенных изображениями все тех же бабочек в разных стадиях развития.
На неудобных стульях со спинками в форме драконьих голов и ножками, напоминающими когти птиц, сидели мои друзья. Меня подвели к свободному стулу и бесцеремонно толкнули на него.
– Где мы и что здесь творится? – осведомился я.
– В настоящее время мы сидим здесь. Что творится? Мы сидим и выясняем именно это, – в обычной Для него манере разъяснил Генри.
Я еще больше убедился в том, что поток его красноречия не способно перекрыть ничто.
– Кто эти рыжие?
– Не имею никакого понятия, – пожал плечами Генри. – Знаю лишь, что лопочат они на языке, которому в детстве обучала меня мать.
– Что они сказали тебе на этом языке?
– Чтобы мы сидели тихо и ждали. И еще – они отобрали у меня гризрак.
