Должен сказать сразу – я это так и не выяснил.
В какой-то момент я снова задремал, и опять поплыли перед глазами самерсенские виды, знакомые лица с печатью вечной усталости и тоскливой беспросветности, заваленная хламом книжная лавка, в которой я что-то искал и никак не мог найти, какая-то пьянка, уличная драка...
А потом Марта. Ее глаза, в которых читалась немая просьба. И я вдруг понял, что был слеп. Не стоило, черт меня побери, давать надежду этой женщине – возможно, единственной любившей меня и видевшей во мне не случайного знакомого, не бойца-сталкера, но человека.
Марта знала, что такое безнадежность, привыкла к ней, как привыкают к тому, что зимой идет снег, а осенью и весной – дождь, к тому, что надо дышать и спать. Для нее это была просто реальность. А я дал ей напрасную надежду, и это ей было куда труднее перенести.
Там, в моем кратком сне, мы не сказали друг другу ни слова. Марта сидела на кровати и сначала медленно застегивала пуговицы на блузке, а потом порывистыми движениями пыталась привести в порядок растрепанную прическу, все время беспокойно поглядывая на часы. А я – теперешний, уже все осознавший, – мучался: мне хотелось схватить ее в охапку, утащить к чертовой матери на другой конец света и – нет, не сделать счастливой, даже, возможно, бросить в конце концов, но не здесь, не в этой тоскливой самерсенской пустоте; но при этом я понимал: поздно, поздно, теперь-то уж точно поздно... А потом мне приснилась бескрайняя белая равнина и я один – в сердце белого пустого небытия... Это видение преследовало меня со времен детдомовского детства, где внутреннее одиночество странным образом сочеталось с невозможностью побыть одному.
Меня растолкал Сабж.
– Макс! Приятель, солнце взошло, бери мотыгу!
Я рывком сел, огляделся, приходя в себя.
– Что, нигер, кошмары?
– Да нет, Сабж, самая настоящая и привычная реальность.
– Ну, я и говорю, – кивнул Сабж, – кошмары. Буги уже внизу, там все чисто. Спускайся, а я пока по-быстрому разберусь с маяками и тачкой.
22. В ожидании военно-морского флота Ее Величества
По шаткой деревянной конструкции, отдаленно напоминающей приставную лестницу, я спустился в гулкий гостиничный погреб (язык не поворачивается назвать это место подвалом). Крутолобые, почти мавританские, и все же именно британские потолочные арки, стены, выложенные красным кирпичом, кое-где, впрочем, осыпавшимся, гигантские полуистлевшие бочки, клети для бутылок... Все, разумеется, в плачевном состоянии. Песка тут почти не было, зато стояла влажная духота и неистребимый запах плесени.
Я постоял минуту, давая глазам привыкнуть к утробному полумраку, потом заметил стоящую у дальней стены Буги. Она смотрела на меня, поигрывая небольшим металлическим прутиком длиной с обычную шариковую ручку. Эта штуковина не внушала подозрений, если не знать, что Буги способна сделать с ее помощью и что после этого останется от человека. Я – знал.
– Братик, во сне ты все время повторял женское имя, – сказала Буги и странно улыбнулась. Я почувствовал, как по моему позвоночнику побежали капли холодного пота. – Марта... Занятно. Неужели у тебя появилась женщина?
– Вообще-то это не твое дело, – ответил я ровным тоном, – но у меня действительно какое-то время была женщина... Там, в Самерсене. И что с того?
– Ну, я просто подумала: а не познакомиться ли мне с ней? Как ты считаешь, братик? Все-таки у нас с тобой долгое время не было друг от друга секретов. Почему бы не возобновить эту... традицию.
– Ни хрена у тебя не выйдет, Буги, – сказал я, стараясь, чтобы лицо не выдало меня. – Она умерла... Покончила с собой.
Маска наигранной, нарочитой благожелательности мгновенно слетела с лица Буги. Некоторое время она смотрела на меня молча, перестав крутить свой чертов прутик, и глаза ее в эту минуту были похожи на два осколка льда. Потом она повернулась ко мне спиной и быстро пошла по подвальному коридору. Позже я сообразил, что в тот момент тоже мог ее прикончить. Но я этого не сделал. Осознавая, что эта женщина люто меня ненавидит, сам я испытывал к ней только жалость и еще, быть может, чувство вины. Ну, и еще я ее боялся.
Уже у самого люка, ведущего из погреба в соляные пещеры под городом, Буги остановилась и, снова уставившись на меня, проговорила:
– Знаешь, о чем я подумала, Макс? Как только кто-то рядом с тобой начинает испытывать нормальное человеческое чувство, этот кто-то погибает. Странно, что ты еще не покрылся чешуей, братик. Ведь ты немногим лучше тех тварей, которых мы уничтожаем в Эпицентре! Как тебе такие мои выводы?
– Да мне, если честно, плевать на твои выводы, – ответил я, хотя на самом деле они мне совсем не понравились.
– Так может, убрав моего братика, – словно не слыша меня, продолжала Буги, – я сделаю не менее благое дело, чем уничтожив какого-нибудь стапи там, а?.. Да ладно, не парься, сейчас я не могу тебя убить. К сожалению...
Я не успел ответить. В подвал скатился Сабж и ошарашенно уставился в темноту:
– Эй! Вы где? О, вижу! Господи, я вижу, случилось чудо! Я могу видеть! Охренеть! Буги, зачем ты раскидала тут столько маячков?
– Просыпались, – пожала плечами Буги и, взявшись за рычаг, открывающий крышку люка, вопросительно уставилась на меня. Я схватился за рычаг с другой стороны.
23. Смутные и довольно банальные размышления
К сожалению, я практически ничего не знаю о соляных пещерах под Орлиным Гнездом. Как и многого другого из того, что стоило бы знать. Конечно, по сравнению с гибелью человечества все это кажется сущим пустяком, да и само человечество тоже. Просто нарост на спине исполинской Черепахи, бороздящей Великий Океан универсума, зарубцевавшаяся язва космического желудка. И тем не менее обидно осознавать, что я не потрудился выяснить для себя даже те подробности окружающего мира, которые имели ко мне самое прямое отношение. Если задуматься о смысле человеческой жизни, больше того, о смысле появления такой составляющей Вселенной, как мыслящее существо (не думаю, что Господь обошелся в этом деле одним лишь племенем людским), то я вижу этот смысл в постоянном пополнении знания, информационном коллекционировании, инфотелии, если хотите. Возможно, накопив необходимый интеллектуальный багаж, научившись делать выводы и понимать окружающий мир, человек смог бы постигнуть этот истинный смысл. Такой божественный квест: пока не найдешь спрятанного в сандалии скрупула, ворота Мории не откроются и сияющая надпись на языке Эльдар будет казаться набором идиом из словарного запаса фельдфебеля.
И действительно, какое-то время культ интеллектуального поиска имел место быть. Взять хотя бы период с начала XVIII по начало XX века. Люди стремились к знаниям, а смысл жизни сводился к разгадке тайн Вселенной. Один и тот же человек запросто мог одновременно трудиться над изобретением летательного аппарата тяжелее воздуха, писать километры гекзаметров и тонны многостраничных монографий, посвященных семейству Sphyaenidae.
