Тем временем обстановка накалялась. Противная сторона уже вовсю потрясала копьями. Боцман орал так громко, что даже Лакомка приоткрыла один глаз… Но я был спокоен — и Лакомка снова впала в дрему.
Мой капитан бросал то на меня, то на Лакомку взгляды уже откровенно панические.
И он, и весь храбрый экипаж. В воздухе отчетливо запахло страхом. Неужели всё так серьезно? Неужели придется убивать? Врагов слишком много. Без крови не обойдешься…
Мне уже приходилось отправлять человеческие души к Творцу, но вспоминать об этом я не любил. В Теократиях люди не убивают людей. Но я знал, что есть общества, где умерщвление себе подобных — обычная практика. Не следовало забывать и о том, что не так давно мои нынешние спутники тоже хотели проделать во мне не предусмотренные природой отверстия…
И все же я решил еще подождать. Есть народы, у которых агрессивное поведение — норма. Орут друг на друга так, что кажется — вот-вот порвут на части. А потом расходятся как ни в чем не бывало.
Или идут совместно употреблять алкоголь.
Вернулся Мишка. Наверное, приплыл на шум. Увлеченные «беседой» чужие его не заметили, хотя, когда он взгромоздил передние лапы на корму одной из чужих лодок, та заметно качнулась.
Я совсем успокоился. При необходимости Мишка справится с экипажами всех трех лодок. Очень сильно сомневаюсь, что бронзовыми лепестками можно пробить покрывающую его броню из шерсти, шкуры и жира. Разве что в глаз попасть… Но в Мишкин глаз попасть непросто, даже если он сидит неподвижно. А если движется… Или, тем более, дерется… Не пробовали попасть контактным шунтом в аккумуляторный разъем летящей вертушки?
Мой капитан тоже увидел Мишку — и малость приободрился.
Его бодрость, надо полагать, вконец расстроила Боцмана. Потому что он размахнулся и метнул копье. Причем — в меня. Это был неправильный выбор. Но я не стал его вразумлять, я просто поймал копье. Третий закон Ньютона рекомендует метнуть копье обратно, но я медлил. Чем-то мне Боцман понравился…
И он так мило смутился, обнаружив, что копье оказалось в моей руке, а не в животе.
Мишка приподнялся, вспрыгнул на корму и рявкнул.
Ух как они все заорали. Любой бы заорал, увидав рядышком этакое страшилище.
Впрочем, Боцман (ага, не зря он мне понравился) не оробел: рявкнул не хуже Мишки, и его бойцы тут же ощетинились копьями, готовые умереть в неравном бою.
Мишка покосился на меня. Мол, как? Можно начинать кушать или малость погодить?
Я чуть заметно мотнул головой.
Лакомка наконец проснулась. Поднялась, вспрыгнула на банку, потянулась грациозно, каждой лапой по очереди…
Чужаки, все поголовно, были увлечены Мишкой, но кто-то все-таки скосил глаз в сторону…
И увидел Лакомку.
— Маххаим! — заорал он, указывая на Лакомку. И — вот же мистика, а! — шестисоткилограммовая машина убийства по имени Мишка была мгновенно забыта. Все три экипажа с завидной синхронностью распростерлись — кто где стоял.
Боцман — быстрее всех. Нет, этот мужик не зря ходил в вождях. Отменная скорость реакции.
Ну и ну. С чего бы это такое почтение к черным помесям льва и леопарда? Может, черная пантера — их богиня?
Ладно, разберемся. Надо решить, что делать с новыми поклонниками Лакомки.
Я вопросительно поглядел на моего капитана. Тот выразил лицом благоговение.
— Они уходят? — спросил я, старательно моделируя тоном вопросительную интонацию.
Капитан быстро-быстро закивал.
— Мишка, — позвал я, — бросай этих ненормальных (как иначе можно было охарактеризовать тех, что готовы драться с Мишкой и сложили лапки при виде втрое меньшей Лакомки) и иди к нам.
Мишка чинно плюхнулся в воду и аккуратно взобрался на наше суденышко.
— Уходите! — рявкнул я, на сей раз моделируя интонацию повелительную. — Прочь! Быстро!
Боцман опять не подвел. Первым сообразил, что приказ относится к его шайке и…
Я знал, что местные лодочки могут ходить кормой вперед, но никогда не думал, что так быстро.
Следующие полчаса мне (и Лакомке) пришлось выслушивать благодарственные молитвы нашей команды. Они старательно унижались до тех пор, пока мне это окончательно не опротивело.
Тем более что до земли оставалось не более суток ходу, а к моменту высадки я должен был хотя бы примерно представлять, что у них за вера такая — кошколюбивая.
Поэтому я решительно прервал славословие, усадил капитана на банку напротив и для начала выяснил, что за парни пытались лишить его имущества.
Оказалось, что это — нехорошие-нехорошие, которые отнимают у хороших-хороших нужные вещи, в частности — динозаврьи яйца. Пираты, стало быть. Следующий вопрос потруднее: что же в моей кошечке такого особого?
Лицо капитана выразило целую гамму чувств. Так реагировал бы, вероятно, огнепоклонник, если бы на его глазах глупый чужестранец помочился в священный костер.
Однако обвинения в кощунстве я не боялся, поскольку Лакомка была тут как тут и умильно терлась мохнатой башкой о мой бок.
Я повторил вопрос.
Капитан разразился потоком слов, из которых я понимал почти каждое — в отдельности. Но вместе они как-то не складывались.
Суть, которую я сумел вычленить, сводилась к тому, что хорошо бы Лакомке как-то так поменяться, чтобы им было удобнее ее восхвалять.
Я немного растерялся. Как это поменяться? Задом, что ли, сесть?
— Кратко, — велел я. — Говори кратко. Отдельными словами.
— Перевернуться, — попросил капитан.
— На спину? — Мое изумление все росло.
— Нет. Перевернуться, — попытался уточнить капитан. — Главная форма. Как ты. Как я. Голова. Руки. Перевернуться.
Тут меня озарило.
— Стать — как фти?
— Нет фти! — Капитан испуганно замахал руками и даже отодвинулся. — Стать аниф.
— Аниф?
— Я — аниф. Ты — аниф. Он, — кивок на одного из моряков. — Аниф. Мы — аниф. Он, — почтительно, с поклоном — на Лакомку. — Стать аниф. Маххаим аниф. Очень хочется. Так — очень страшно.
Постепенно выяснилось: храбрые моряки считают мою кошечку вовсе не кошечкой, а оборотнем. Причем оборотнем (надо же!) мужского пола.
Что ж, логика в этом была. Первобытному уму легче поверить в оборотня, чем в разумную пантеру. По крайней мере это можно допустить. Стоп! А почему тогда так перепугались пираты? Вряд ли можно считать проявлением разума кошачьи потягушки. Да и тогда, на берегу, мои моряки среагировали исключительно на сам факт появления Лакомки.
Ладно. Оборотень так оборотень. Как вам будет угодно. А вот насчет превращения…
— Нельзя! — строго сказал я. — Ему перевернуться — будет плохо. Всем. Ты. Я. Они. Он, — я почесал Лакомке между ушей, она прижмурилась и выпустила когти. Капитан поглядел на растопыренную лапу с восьмисантиметровыми крюками и быстро-быстро согласился. Нельзя так нельзя. А за пиратов еще раз — отдельное спасибо. И еще сто тридцать три раза — спасибо. И еще…
