Но все-таки оставшиеся эсэсовцы были опытными бойцами, и, хотя ворвавшийся в зал «бранденбуржец» успел выкосить большинство псиоников, оставшееся меньшинство сосредоточилось – и ударило!
Жуткое, конечно, зрелище, когда от избыточного напряжения в черепе кровь, словно из прорвавшегося нарыва, начинает хлестать из носа, ушей и рта, а глаза лопаются изнутри. Но то, что происходило с пулеметчиком, я схватил взглядом уже в движении, хватая с пола StG-44, после чего катнулся вперед, вышел в положение для стрельбы с колена…
И начал стрелять.
Что говорить, оружие фашисты делали качественно – отдачи от стрельбы практически не чувствовалось, и ствол почти не задирало от коротких очередей. Но немецкая педантичность, аккуратность и любовь к совершенству в данном случае сыграли с нацистами злую шутку: там, где требовалось массовое оружие, которого нужно было очень много, они делали чуть ли не штучные и избыточно сложные механизмы, выпустить которых в достаточном количестве их промышленность была просто не в состоянии. Кстати, это одна из причин, почему отлично собранная и прекрасно работающая военная машина вермахта была разнесена ударами советской оружейной кувалды, пусть сработанной не как швейцарские часы, но массовой, мощной и – главное – стреляющей. Ибо пуля, выпущенная что из вылизанной и дорогущей в производстве немецкой StG-44, что из кондовой и дешевой советской СВТ, убивает одинаково…
Тем не менее надо отдать должное – фашистская штурмовая винтовка хоть и была тяжеловата и несколько неудобно лежала в руках, но стреляла… приятно. Тот случай, когда от процесса стрельбы можно получить эстетическое удовольствие. Все работало мягко, без рывков, ударов механизма, громкого клацания затвора и задирания ствола – лишь отдача мягко и плавно тащила плечо назад, не сбивая прицела.
Правда, вес StG-44 все же сказался на скорости перемещения линии огня. Из автомата Калашникова я бы однозначно положил всех оставшихся пятерых фашистов, работая короткими очередями. А из немецкой штурмовой винтовки получилось прострелить головы только трем.
А потом оставшиеся двое, включая Гебхарда, хором ментально ударили мне по мозгам, да так, что в моих глазах заплясали звезды и адская головная боль саданула в виски, словно их с двух сторон пробили пулями, отчего StG-44 вывалилась из моих рук.
Думаю, этот удар был все-таки не концентрированным. Псионикам такого уровня не составило бы труда размолоть в фарш содержимое моей черепушки. А так я даже смог сообразить, что пси-воздействие подобно выстрелу: ты видишь противника – ты в него стреляешь. Сместился противник – словно ствол огнемета, сместился за ним и твой взгляд, поливая врага разрушающим ментальным пламенем.
Но если ты не видишь противника – например, за массивным дубовым столом, – то и стрелять в него не сможешь…
Упасть под стол в моем положении было несложно, ноги и без того стали ватными. А вот выхватить из кобуры теперь уже после знакомства с содержимым головы эсэсовца хорошо знакомый мне пистолет Sauer 38H, прицелиться и выстрелить – намного сложнее, так как мир после пси-удара противников двоился у меня перед глазами. Потому я на всякий случай выстрелил несколько раз по четырем ногам в черных сапогах, которые я увидел из-под стола, – и когда эсэсовец, заорав от боли в простреленном колене, рухнул на пол, я уже усилием воли сфокусировал зрение и положил ему пулю точно между глаз.
К сожалению, это был не Гебхард. Я услышал удаляющийся топот каблуков его сапог по полу – новоиспеченный оберстгруппенфюрер предпочел свалить вместо того, чтобы получить из-под стола пулю в пятку. Толстых колонн, за которыми можно спрятаться, в зале было много, и сейчас уже я был бы в невыгодном положении, если б попытался найти и прикончить фашиста: из-за любой колонны в меня могли прилететь либо пси-удар, либо пуля.
– И что ты теперь будешь делать, Снайпер? – раздался насмешливый голос эсэсовца, гулко отразившийся разнокалиберным эхом от сводчатого потолка. – Через минуту здесь будет взвод автоматчиков, которых вряд ли впечатлят твои дилетантские пси-способности. Одному тупому пулеметчику ты смог запудрить мозги, но групповое управление куклами тебе точно не под силу. И да, я забыл поблагодарить тебя за то, как ты с твоей куклой избавили меня от этих тупых болванов. Мне гораздо проще будет править Асгардом в одиночку.
Гебхард насмехался самозабвенно и, похоже, был действительно рад гибели обергруппенфюреров, понимая, что любое собрание нескольких влиятельных и могущественных фигур может как поставить кого-то во главе себя, так и сместить.
Но большая радость – как и большое горе – притупляет бдительность. Пока Гебхард драл глотку из-за колонны, я, хоть и с трудом, поднялся на ноги, лег на стол, дотянулся до Грааля, подтащил его к себе вместе с содержимым – и нажал на кости трофейного кольца, которое было у меня на пальце…
Портал открылся мгновенно, расколов дубовый стол на две половины. Там, внутри него, клубился туман цвета чистого неба, в который я и шагнул, изо всех сил представляя облезлую трансформаторную подстанцию на окраине Озерного…
И почувствовал спиной колебания пространства, которые, как я понимаю, могли быть вызваны мощным пси-ударом, не достигшим цели, – ибо через смыкающуюся ткань Мироздания пробиться может лишь затухающее эхо звериного вопля:
– Проклятье! Мы еще встретимся, Снайпер…
* * *
Но мне уже было совершенно наплевать на Карла Гебхарда, оставшегося далеко в царстве льдов. Мне нужно было сосредоточиться на гораздо более важном деле.
Конечно, я не был уверен, что правильно пользуюсь кольцом. Я просто использовал свой предыдущий опыт перемещения в пространстве через «кротовые норы», очень надеясь, что фашистское кольцо не выкинет меня куда-нибудь в центр Антарктиды, ибо мне совершенно не улыбалось стать первым ледяным памятником сталкеру, замерзшему на Южном полюсе…
Все, что есть у сталкера, – это удача. Потому что если ее у него нет, это мертвый сталкер. Надо признать, что я пока еще был жив только потому, что моя удача меня не покинула. Навыки – дело хорошее, конечно, но благодаря одним только навыкам выжить в тех передрягах, в какие я попадал, просто нереально.
Вот и сейчас мне повезло…
Относительно.
Череп выбросил меня точно в то место, которое я представил себе максимально отчетливо, – к той самой трансформаторной подстанции в городе Озерном, внутри которой находился портал, связанный с Чернобыльской Зоной…
С тех пор, как я здесь побывал, прошло всего лишь несколько часов, но, видимо, за это время в связи с аварией произошло усиление охраны всех более-менее важных объектов. И теперь возле дверей подстанции стоял часовой с ППШ в руках.
Думаю, если б он увидел мужика, появившегося из ниоткуда в униформе эсэсовского штандартенфюрера, он бы просто сначала на всякий случай высадил в меня весь автоматный магазин и только потом задался вопросом, что тут делает фашист через двенадцать лет после окончания войны. Судя по усам с проседью и военной выправке, часовой поучаствовал во Второй мировой, а у ветеранов этой войны рефлекс на эсэсовскую униформу был примерно как у сталкеров на ктулху: сначала стреляй, а потом все остальное.
Я даже поймал глазами момент осознания того, что часовой увидел: его глаза сначала расширились от удивления, но в следующую секунду лицо военного исказила такая ненависть, что мне аж не по себе стало. Видимо, за время боевых действий этот простой русский мужик успел насмотреться тех ужасов, что творили фашисты на его земле, и чувства к ним он испытывал соответствующие.
Я прям увидел, как в голове бойца стремительно поднимается черная волна, проламывая тонкую пленку забвения, – человек не способен постоянно ненавидеть, слишком это энергозатратное занятие. И, порой даже против воли самого человека, его психика защищает себя, приглушая наиболее острые воспоминания и гася точки наибольшей нервной активности, связанные с этими воспоминаниями.
