Ознакомительная версия.
– Это ещё почему? – грозно насупил брови Ухарь.
– Да я к тебе шёл, чтобы предупредить, – торопливо заговорил слав, не желая затрагивать щекотливую тему, – в общих вагонах ватага Рыжих объявилась! Соседка сказала, что на предпоследней остановке влезли, когда я спал, а как проснулся – они уже тут, песни во всё горло дерут, под балабойку…
Объясняя Ухарю, что к чему, попутно Благуша с любопытством вертел головой, осматривая внутреннее помещение Махины, так называемой махинерии, куда довелось попасть впервые в жизни. Кабина оказалась весьма просторной, шагов десять в длину, не меньше, да шагов шесть в ширину. В задней стенке, рядом с тамбурным выходом, прорисовывались дверцы встроенного шкафа-запасника и клоацинника, который можно было опознать по характерной табличке, изображавшей тучку, пролившуюся дождём. Рядом – просторный лежак, чтоб, значит, махинист мог в пути отдохнуть. Посерёдке, как свеча, торчал здоровенный, в два обхвата, железный бочонок парового котла с навешанными на поверхность различными приспособами для обслуживания. Котёл шумно гудел топкой и попыхивай паром из щелей отводящих труб, уходивших куда-то в потолок. Ну а впереди, как раз под окнами – огромным, во всю ширь махинерии, лобовым и двумя поменьше – боковыми, – располагался вогнутый щит, навороченный куда как круче котла. От всевозможных циферблатов со стрелками, рычажков, колёсиков, рядов подсвеченных изнутри разным цветом квадратных окошек и просто загадочных выступов аж рябило в глазах! Напротив всей этой разноколесицы из пола торчало вместительное мягкое кресло для самого махиниста, на чём, собственно, осмотр махинерии можно было и закончить. Ах да, ещё была боковая дверь, как раз напротив кресла, сейчас наглухо запертая, куда махинист заходил со Станции перед началом рейса и куда, само собой, выходил по его окончании. Переться через вагоны, чтобы воспользоваться выходом для седунов, конечно же, было не с руки, да и не по положению…
– Песни – это хорошо-о, – задумчиво протянул Ухарь, выдёргивая пробку из неизвестно откуда появившейся в его руках трёхлитровой бутыли. – Люблю я песни, пар им в задницу. Сюда их пригласить, что ли?
– Кого? – не понял Благуша, всё ещё находясь под впечатлением осмотра кабины.
– Да Рыжих, всю их ватагу с ватаманом в придачу, – так же задумчиво пояснил махинист, подвигая к нему уже наполненную оловянную чарку, тоже возникшую словно из воздуха. – Места вроде на всех хватит, а сивухи у меня тут на два рейса припасено.
– Слушай, а ты правда… не бандюк? – робко поинтересовался Благуша, шокированный таким предложением.
– Не-е, я махинист, – ухмыльнулся Ухарь. – Да это я так, шуткую. Попадись мне Рыжие здесь под руку, я б их, как кошар, своими руками передавил, а там, среди седунов, неувязочка может возникнуть, пострадает ещё кто.
Глядя на громадные лапы Ухаря, сразу верилось, что бандюков он может передавить именно как кошар.
– А ты не ошибся? – Чёрные глазки махиниста строго уставились Благуше в переносицу. – Точно бандюков видал?
– Не… – Благуша запнулся, нахмурился, припоминая рожи бандюков, и решительно отверг подобное предположение. – Нет, не ошибся. Вся ватага в сборе, я их с вантедной доски на Станции запомнил и имена все тоже.
– Жила, Буян, Ухмыл, Пивень и ватаман Хитрун? – легко перечислил махинист, поднимая свою чарку.
– Точно! Ты тоже видал? – Благуша подхватил свою, и они чокнулись. – За знакомство!
От первого же глотка слав надсадно закашлялся, поспешно поставив чарку на стол. Брага скользнула по пищеводу огненным драконом, ударила в голову, да так, что Благуша едва с табурета не сковырнулся. Из чего ж такую ядрёную отраву можно получить, оторви и выбрось? Прямо из огня, что ли? Он ощутил, как стремительно косеет.
– Что это ты… мне налил… оторви и выбрось?
– Ну зачем же такое добро выбрасывать, пар те в задницу! – возразил Ухарь. И гордо добавил: – Это окоселовка, моего собственного изготовления. А бандюками, браток слав, голову не забивай, есть у меня на их счёт одна задумка. Давно продумывал такой случай, хотел проверить, что получится.
– Ну и рожи у них мерзкие, – заплетающимся языком пробормотал Благуша, уже ощущая себя рядом с таким богатырём, как Ухарь, в полной безопасности. – Я как взглянул – сразу понял, что лихие людишки…
– Твоя правда, – согласился махинист, доливая чарки, казавшиеся на фоне его лапищ просто напёрстками. – Особенно у моего братца, Хитруна. Всем харям харя, пар ему в задницу.
Благуша моментально протрезвел. Отдёрнул руку от чарки, слегка отстранился от стола, выпрямился:
– Братца? Хитрун твой брат?
– Ага. Двоюродный. В семье не без урода, верно, брат слав? Так выпьем же за уродов, которые нам со скуки помереть не дают! – И Ухарь хлопнул свою чарку до дна одним глотком, даже не поморщившись.
– И… что делать будем? – поинтересовался Благуша, больше не притрагиваясь к сивухе. В безопасности рядом с Ухарем он себя больше не ощущал. Сродственные связи, оторви и выбрось, на дороге не валяются. На словах говорится одно, а подразумевается, как обычно, совсем другое. Может, и махинист с бандюками в сговоре? Проклятие, спохватился он мысленно, он тут сидит, а Минута там одна-одинёшенька за бандюками присматривает! Как бы не обидели они её, вражьи души…
– Вот что мы сделаем, – хитро щурясь, проговорил между тем Ухарь.
И изложил свой план. И сразу стало ясно, что махинист свой парень! В доску, оторви и выбрось!
Глава шестнадцатая,
где Выжига всё-таки продолжает путь
Голод – лучшая приправа к пище.
Апофегмы
Над степью нёсся тоскливый вой. На два голоса. Человеческий и звериный.
Слаженно выводили солисты невольного дуэта, переливчато – чувствовалось, что времени даром не теряли и спелись неплохо.
Отчего выводил горлом затейливые трели зверь, Выжига не знал, но его душа страдала от безысходности. Так вляпаться в череду совершенно дудацких, непредсказуемых, безумных обстоятельств – это ведь надо суметь! Сначала с бегунком – чудо, что шею не сломал, зато чуть в озере не утоп, которое своим же долгольдом и наполнил, а тут ещё эта оказия с ханыгой, так не вовремя подвернувшимся под руку…
Ишь, заливается, мерзавец. Выжига прекратил выть и затравленно глянул сквозь ветки вниз, на вольно разлёгшегося в траве зверя. И не поймёшь, кто над кем издевается, он над зверем, как лично хотелось бы думать Выжиге, или зверь над ним.
И так ему стало тошно в этот миг, что злость вспыхнула в душе словно охапка сухого хвороста, подброшенного в весёлый, трескучий костёр. Злость совершенно бессильная, ведь поделать с ханыгой он ничего не мог, и потому особенно выматывающая. Выжига аж заскрипел зубами, представив, как ржал бы над ним Благуша, узрев его на этой дудацкой иве. И с силой дёрнул себя за ус, прогоняя боль душевную болью телесной. Ежели и дальше так пойдёт, то скоро быть ему без усов…
Ознакомительная версия.
