— Ну почему именно Академия, пан учитель? Может, я смогу поступить в военное училище, а может, в ремесленное, — я запнулся, сообразив, какую глупость сейчас сказал.
— Ага, в ремесленное, — ехидно передразнил учитель. — И что ты там будешь делать? Напильником молотки обтачивать? Думаешь, тебе понравится?
— Ну, есть же и другие учебные заведения, — не сдавался я.
— Ну-ка назови мне парочку, куда ты сможешь поступить без экзаменов?
— Я сдам экзамены!
— Допустим. А на что ты будешь жить, пока всё это будет продолжаться? Как ты вообще планируешь добираться до этого своего учебного заведения? Думаешь, кто-то тебе даст на это денег? А если не сдашь экзамены? Не обольщайся, твой уровень подготовки только по местным меркам высок, против выпускника какой-нибудь городской школы на развитой планете ты сосунок. Плюс возраст — чтобы в четырнадцать лет получить допуск к экзаменам в любом серьёзном учебном заведении, тебе надо быть, по меньшей мере, вундеркиндом, причём официально.
Я молчал, опустив голову.
— Академия — единственное заведение, куда берут всех, — продолжил пан Вышински. — Берут всех и пропускают через жёсткую мясорубку. Кто не прошёл первый этап — идёт в чернорабочие на федеральных объектах внутренней службы. Кто не прошёл второй этап — те становятся мясом, боевиками, которые будут обеспечивать силовое прикрытие тем, кто пройдёт дальше. И так далее, по иерархии, но начальные условия для всех равны, и только способности человека делают его карьеру. Да, это билет в один конец, но для тебя — это единственная возможность стать человеком.
— А если я не пройду первый этап?
— Ха, почему это? Тебе скоро четырнадцать, но ни один взрослый мужчина не смеет косо на тебя посмотреть, хоть ты тощий, как болотный камыш. Давно тебя отец бил? — прямо спросил учитель.
— Давно… — согласился я.
Действительно, еще когда мне было двенадцать, я однажды просто отбил удар отца, когда он опять пытался меня чему-то там поучить. Решив, что промахнулся, отец замахнулся ещё раз и оказался на полу. После этого он молча встал и вышел из комнаты. Больше он не поднимал на меня руку.
— Уж этому я тебя хорошо научил, постоять за себя. Так что за первый этап я спокоен. Второй тоже не должен вызвать особых сложностей, ты умеешь думать и рассуждать, а это важнее любых зазубренных знаний. То, что ты замкнут, тоже может обернуться плюсом, скажем, агенту-следователю излишняя болтливость и общительность совсем ни к чему. Ну а дальше — как себя проявишь. Во всяком случае, без куска хлеба не останешься, применение твоим способностям всегда найдут.
После этого я уже недолго сопротивлялся, собрался с духом, поехал в город и там, на почте, заполнил стандартный бланк запроса в приёмную комиссию Академии. Весь следующий месяц я караулил нашего почтальона, чтобы письмо из Академии не перехватили родители. Наконец, разорвав пухлый пакет, я обнаружил двухсотстраничную анкету, совмещённую с рядом длиннейших тестов и текст договора-соглашения.
Заполнение анкеты доставило мне немало весёлых минут. Я хотел, чтобы пан Вышински помог с ней разобраться, но он настоял, что я должен сделать это самостоятельно, иначе потом могут возникнуть проблемы. Впрочем, ничего сложного там и не было, просто пришлось долго и нудно читать вопросы, отвечать на них, решать логические задачи, опять отвечать на те же самые вопросы, но иначе сформулированные. Ни во времени, ни в источниках информации никто претендента не ограничивал, но договор сразу же предупреждал, что отличия в психопрофиле, выявленные в процессе обучения и не согласующиеся с анкетой, могут послужить причиной для снижения статуса курсанта. Об отчислении речи не шло, поскольку раз поступив в Академию, ты уже не распоряжался собой довольно долгий период времени, не год и не два ты обязан был работать на Федеральное правительство.
После заполнения анкеты я занялся изучением договора. Пункты содержали стандартные соглашения о то, что я не имею права быть отчисленным или уволенным, иначе, как по болезни, что я обязан работать по своему профилю не менее пятнадцати лет после окончания Академии в том статусе, который будет мне присвоен. Отказ от выполнения означает полное отсутствие всяческих пособий в будущем и поражение в правах. И так далее и тому подобное. После внимательного прочтения мне оставалось только старательно нарисовать свою подпись на последней странице.
Закончив этот титанический труд, я заполнил заявление, запечатал всё в прилагаемый пакет с оплаченной пересылкой и отправил его обратно, опять-таки посетив городскую почту, для надёжности.
И вот пять дней назад на моё имя пришло короткое письмо, где меня извещали, что я внесён в списки претендентов и должен в указанное время на указанной площадке сесть в специально присланный челнок, который заберёт всех желающих с этой планеты. Правда, вполне может оказаться, что я буду единственным. Самим фактом прибытия к челноку я подтверждаю своё намерение, а неявка приравнивается к расторжению контракта и невозможности повторить заявление в ближайшие три года. Всё кратко и ясно.
Так что сейчас я трясся в басе, в последний раз впитывая проносящиеся за окном знакомые и надоевшие пейзажи, вдруг ставшие родными, стараясь запомнить их такими навсегда.
До этого мне не приходилось бывать на речной станции, поэтому я подошёл к киоску, где пожилой мужчина торговал местными газетами и спросил:
— Скажите, где швартуются ховеры?
Мужчина подозрительно осмотрел меня и решил, что я достоин ответа.
— Вон там, где турникеты. Только сначала тебе придётся купить билет в кассе, а кассы у нас в здании через площадь.
— Мне не нужен билет.
— Конечно, каждый так и норовит пролезть на ховер. Только там всегда дежурит полицейский, так что ничего, парень, у тебя не выйдет.
Я ничего не ответил, поблагодарил его и пошёл прями к турникетам.
Действительно, когда я прошёл мимо считывателя, ничего не приложив к его глазку, меня тут же дёрнул за рукав один из дежурных.
— Эй, ты билет покупать собираешься?
— У меня вот это, — я протянул дежурному письмо-предписание.
Тот долго морщился, вчитываясь в текст, потом долго пытался понять, что же такое он прочитал, а когда понял, то отшатнулся от меня, как от заразного.
— Ты это, к старшему подойди, — он махнул рукой в сторону пристани, торопливо сунув листок мне обратно.
Я уже сам увидел пристань, с маячившими вдоль неё тремя некогда белыми ховерами, оборудованными салоном на тридцать человек и открытой верхней палубой. Мне очень захотелось оказаться там, наверху, полюбоваться степенной Астой, а она здесь почти два километра шириной.
