– Толик. Эй, Толян! Ты как?
– Нормально, – прошептал Томский в ответ на шепот прапора. – Если бы не твоя любовь к халявному чаю, то было бы еще лучше.
– Хрен с ним с чаем. Ты на эти решетки погляди!
– Уже видел.
– Выходит, что на той станции мы этих клоунов слышали.
– Ага. И учти, эти клоуны могут тебе сейчас клизму поставить, а ты и не пикнешь.
– Пусть только попробуют!
Аршинов сидел справа от Томского и тоже был тщательно привязан к стулу. Вездеход занимал левый стул. Толик забеспокоился. Случайно или намеренно ему отвели почетное место в центре? Ученые явно считают его главным, и если что-то будет не так, то пыхтеть всерьез придется в первую очередь именно ему…
Послышались шаги, и перед пленниками появился Куницын. Выглядел он очень взволнованно, хотя и пытался это скрыть.
– Анатолий Томский – ваши настоящие имя и фамилия?
– Не вижу необходимости скрываться за псевдонимом. Я не настолько известен.
– Хорошо. Только один вопрос, Анатолий. Он не имеет отношения к делу, но… Как он умер? Это было покушение?
– Кого вы имеете в виду, Исай Александрович?
– Его. Самого, – Куницын пригнулся, словно опасаясь удара палкой по спине. – Сталина.
– Своей смертью он умер, – ответил за Томского Аршинов. – Удар его хватил. На ближней даче. Сутки на полу провалялся. Два дня без врачебной помощи – тут хошь не хошь, а умрешь.
Куницын нервно ломал пальцы.
– Легкая смерть. Он такой не заслужил…
– Мы-то здесь при чем? – не унимался прапор. – Не вижу связи между легкой смертью Сталина и тем, что нас привязали к стульям. Может, хватит дурака валять, товарищ Куницын? Освободите нас, и мы забудем об этом досадном происшествии.
– Решать это не мне, – покачал головой старик. – Все будет зависеть от степени искренности, с которой вы будете отвечать на вопросы. После смерти Сталина во главе страны, конечно же, встал Лаврентий Павлович?
– Не встал, – буркнул Аршинов. – Расстреляли его в конце пятьдесят третьего. Как врага народа. Так что можете смело нас развязывать.
Куницын приблизился к Толику, наклонился над ним.
– Ваш друг лжет? Меня не проведешь. Если Берию расстреляли, наш проект должны были закрыть, а он успешно завершился. Честно Анатолий: Лаврентий Павлович ведь стал генсеком?
– Аршинов сказал правду. Как это ни печально, но ваш проект действительно закрыли.
– Исай Александрович, о чем вы болтаете с этими шпиками? – подошел Теченко. – Я их насквозь вижу. Из СМЕРШа, правильно? Или теперь ваша контора по-другому называется?
Толик промолчал. Не потому, что его поразил вопрос Теченко. Неприятно удивило другое: на плече зоолога висел трофейный автомат. Томский узнал свое оружие. Раз ученые начали вооружаться – дело плохо.
– Молчите? – Теченко обошел вокруг трех стульев. – Ничего. Я смогу вас разговорить. Чай – это еще цветочки. Ягодки будут после того, как мы вколем вам сыворотку правды. Не стройте жалостливую гримасу, товарищ Куницын. Вы забыли о том, что делали с вами деды этих молодчиков? Тогда у вас короткая память. У меня подлиннее будет.
Теченко в упор посмотрел на Томского. Было в этом взгляде столько ненависти, что Толик невольно опустил глаза. Зоолог истолковал это как признание вины.
– А-а-а, помнишь! Все помнишь, гад. Сначала вы отобрали у меня свободу. Разлучили со всеми, кого я любил. Потом вам показалось, что этого мало. Вам захотелось отнять даже время, в котором я жил. Заставили подписать липовую бумажку о том, что я соглашаюсь на опыт добровольно. Думали, что не выживу? Поставили на мне крест?!
– Тарас Арсеньевич, остановитесь, ради бога! – попытался успокоить коллегу Куницын. – Мы ведь еще не знаем точно, кто эти люди. Не в курсе решений партии, принятых за это время…
– Заткнись! – рявкнул Теченко, переключаясь на Куницына. – Ты настолько слеп, что веришь, будто они могли измениться за это время? Видел, во что эти извращенцы превратили несчастного зверька? Ничего ты не видел! Из-за таких вот мечтателей и утопистов, как ты, они пришли к власти и стали творить все, что подсказывали их больные мозги. «Мы не знаем, мы не в курсе!» Да мне хватит одного взгляда на эти лубянские морды…
– Слышь, ты… зоологическая морда! Трепись, да меру знай…
Выдав эту тираду, Аршинов сплюнул себе под ноги и замолчал.
– Ага. Вот ты себя и выдал, – закивал головой Теченко. – А я еще не соглашался с Отто, когда тот предложил вас заморозить. Теперь вижу – надо. От себя лично я бы пришил каждому по шесть лап, чтоб знали, как издеваться над живыми существами!
Толик понял – молчать больше нельзя. Иначе их обвинят во всех смертных грехах, начиная от развала Советского Союза до развязывания Последней Войны.
– Тарас Арсеньевич. То, что я скажу вам сейчас…
– О-о, ты скажешь. Обязательно. Только не сейчас, а чуть позже. Пойдемте, Исай Александрович. Там у Лютца какие-то проблемы с заправкой установки.
Пленники остались одни. Оставалось лишь ждать, пока их соизволят выслушать, и надеяться, что им поверят. Томскому даже стало смешно. Над их головами, самое большее в сотне метров, находится мир, которому вряд ли суждено восстать из руин и пепла. Давно перестали существовать понятия, которые обитатели Академлага впитали с молоком матери. Все изменилось раз и навсегда. А здесь время словно замерло.
«И почему, собственно, “словно”? Поставь себя на их место. Люди, помещенные в морозильные установки в далеких пятидесятых, выходят из них, чтобы через восемьдесят лет рапортовать партии и правительству о том, что они выжили. Они не знают о том, что произошло наверху. Готовятся к встрече с потомками. А тут заявляются три оборванца. Один из них – молчаливый карлик с невиданным зверьком, а второй – грубиян-солдафон, позволяющий себе насмехаться над линией партии. Как бы ты сам повел себя на их месте? И не помешает учесть: эти люди – узники, наказанные за преступления, которых не совершали. Есть откуда взяться и недоверию, и злобе…»
– Толян, они – то, что я думаю? – спросил Аршинов. – Их действительно законсервировали в этих блестящих банках во времена незабвенного Лаврентия Палыча?
– Как ты догадлив, Алексей, – наконец подал голос Вездеход. – Теперь они хотят сунуть в одну из блестящих банок тебя.
– Ну, на это они не пойдут…
– Если речь зашла о заправке установки, всякое может случиться, – разочаровал прапора Толя. – Хочешь не хочешь, а придется им все рассказать.
– Теперь не поверят, – покачал головой Носов. – Будут думать, что мы обманываем их ради спасения собственных шкур. Потом, конечно, им все станет ясно, но мы к этому времени… Короче, Толян, пока мы в положении пленников, никто нас слушать не станет. Говорить с этими парнями теперь надо на равных, а лучше – с позиции силы.
