– Слышал я, хоть ашинге ростом невелики, но устойчивы к опьяняющим веществам, – заметил Шаххаш’пихи. – Это какая-то особенность вашего метаболизма? Или генетическое свойство?
– Какой интеллигентный офицер! Какие слова знает! – снова восхитился Петрович. – Стыдно ему отвечать на моем убогом альфа-хапторе. Переведи, Эрик. Скажи, что это наше свойство – результат борьбы за существование в условиях сурового климата.
Эрик снова перевел. Шаххаш’пихи полюбопытствовал, насколько суров климат на Земле, и вежливо поудивлялся, услышав, что реки замерзают и часть Мирового океана покрыта льдами. Затем он повернулся, оглядел кхаш, убиравших мусор хапторов, переломанные табуреты и вдруг рявкнул зычным командирским голосом:
– Трудитесь усердней, ленивые твари! Пеше пару!
– Это что-то новенькое, – насторожился Петрович. – Транслятор такое не переводит.
– Идиома, – пояснил Эрик. – Примерный смысл – раскатать яйцо. В блин раскатать, в нечто тонкое и плоское.
– Понятно, – сказал Абалаков. – Только почему яйцо, а не яйца? Раскатывать, так уж все вместе! Спроси-ка его.
– Здесь одно, – сообщил в ответ Шаххаш’пихи, приложив огромный кулак к низу живота. – Всегда одно, только одно. У тэдов одно и у пасеша.
– У нас два, – заметил Эрик.
Офицер Куршутбаима сделал основательный глоток и пробормотал:
– Два? Кажется, я мало осведомлен в физиологии ашинге... – Внезапно он ударил кулаком о кулак и захрипел, забулькал в приступе веселья: – Два! Два, покарай меня Владыка Пустоты! Теперь я понимаю, отчего вы нас победили!
– Зато теперь, когда мы помирились, у нас пять на троих, – ухмыльнулся Абалаков. – Это глубоко символично! Предлагаю выпить за простые числа. И, конечно, за процветание.
Взвизгнули петли, стукнула дверь, и в зале появился Шихерен’баух, огромный, точно башня. Подошел к столу, ударил кулаком о кулак Шаххаш’пихи, покосился на обломки, на прибиравшихся оборванцев и буркнул:
– Сказано было, непочтительные и буйные! Цартели, помет хашшара!
– Укрепи силы, пха, – посоветовал Эрик, придвигая капитану кружку. – Ты прав, здесь не очень уютно, зато интересно. Очень интересно! – Он бросил взгляд на стену с рисунком и добавил: – Не гневайся на этих пасеша. Они нас развлекли.
– Скоты должны знать свое место, – сказал капитан и гулко вылакал кхашаш.
Шаххаш’пихи поднялся:
– Теперь вы под надежной охраной, и я ухожу. Да пребудет с вами милость Владык Пустоты!
Он неторопливо зашагал к выходу, но у двери обернулся и бросил взгляд на людей. По спине Эрика поползли холодные мурашки. В ментальной волне, что накатила на него, он не ощутил угрозы или неприязни, только жгучее желание что-то узнать, выведать некий секрет. Это чувство обуревало Шаххаш’пихи с невероятной силой и все же оставалось под контролем разума; он будто бы понимал, что спрашивать бесполезно и даже опасно, что надо действовать иначе, хитрить, обманывать, интриговать. Все эти способы были для него привычны, как и другие, не столь изощренные, связанные с кровью, болью и смертью. И в миг открывшейся истины Эрик понял: будет в том нужда, Шаххаш’пихи сожжет его лазером, проткнет клинком или растопчет. Не только его, Эрика Тревельяна, но любого человека, любого хаптора.
Дверь хлопнула, офицер Куршутбаима исчез.
– Что-то ты бледен, друг мой, – сказал Петрович. – Должно быть, проголодался, а? Ну, так сейчас птичку принесут.
Птичка оказалась размером с доброго теленка. Шахут’гра водрузил на стол громадное дымящееся блюдо, политое темным соусом и остро пахнувшее специями, разрезал мясо ножом, похожим на мачете, и притащил еще одну емкость кхашаша. Шихерен’баух принюхался и довольно заурчал. Они принялись за еду, но тут Абалаков и Эрик не могли соперничать с капитаном. Вскоре на блюде забелели обглоданные кости, среди которых сиротливо торчала птичья голова с мощным загнутым клювом. Встречаться с такой птичкой в джунглях явно не стоило.
Шихерен’баух сыто рыгнул. Судя по исходившей от него эманации, пища привела капитана в доброе настроение. Относительно доброе, ибо это понятие было хапторам неведомо. Концепции добра и зла подменялись у них соображениями пользы или ее отсутствия.
– Шаххаш’пихи из клана Кшу? – спросил Эрик.
– Ррр... аха, – ответил капитан.
– Должно быть, большой чин?
– Рррхх...
– Он сказал, что заботится о нашей безопасности в городе. В одиночку?
– Ррр... хес.
– Но он главный?
– Аха.
«Аха» означало «да», «хес» – «нет», и больше Эрик ничего не смог добиться. Глаза Шихерен’ бауха осоловели, челюсть слегка отвисла, и временами он сонно всхрапывал.
– Что ты к нему пристаешь? – молвил Петрович. – Не видишь разве, что капитан утомлен делами и к беседе не расположен? Пора ему на покой, да и нам тоже. Ты, юноша, нынче с прибылью: картинку нашел, на живописцев местных полюбовался, в битве поучаствовал. Хватит на сегодня.
Поддерживая Шихерен’бауха под локотки, они направились к выходу. Капитан шел меж ними словно груженный под завязку транспорт под конвоем пары фрегатов. Буяны-цартели, устрашившись высоких тэдов, разбежались, кхаш опустел, мусор и обломки убрали, и только в потолке зияла прожженная лазером дыра. Откуда-то выскочил пасеша’хаш, проводил до двери с почтением, распахнул ее перед гостями. Шихерен’баух и Абалаков стали подниматься. Эрик задержался, сунул Шахут’гра квадратик платины и сказал:
– Найдешь мне Ххешуша, получишь еще.
Служитель коснулся лапой подбородка:
– Уже нашел, высокий тэд.
– И где он? Что-то я его не видел.
– Видел, тэд’шо, и чуть не встретился с его кулаком. Тот хуси-хуси поко, учинивший беспорядок...
– Он?..
Эрик глубоко вздохнул, пулей проскочил по ступенькам, огляделся, но великана-оборванца и след простыл.
ШАХХАШ’ПИХИ, ОФИЦЕР КУРШУТБАИМА
Он произнес: «Да пребудет с вами милость Владык Пустоты!» – но шуча не ответили ни словом, ни жестом. Никакой реакции! Однако этот вывод мог быть преждевременным – хотя он многое знал об этой расе, но выражение их лиц оставалось для него загадкой. Наблюдая за шуча с помощью камер, он не смог уловить даже разницы в прожитых ими годах. У всех шестерых лица казались гладкими, движения – уверенными и свободными, и ничто не выдавало возраст. Ничто, кроме глаз! Такое оптика не покажет... Верно он сделал, явившись в этот убогий кхаш! Вблизи было ясно, какой шуча стар, а какой молод, и он мог сопоставить личные впечатления с именами и данными об их профессиях.
Молодой – щенок, что еще цепляется за родительницу-самку. Ни ума, ни опыта, ни силы... Взят на выучку при старших, но преуспел лишь в одном, в языке. Хорошо говорит, понятно, а вот занятие у него странное: должен изучать то, что делают цартели. Еще кхаш’хаман, байки простонародья, боевые марши и другие глупости. Бесполезное дело, ничтожное! И щенок ничтожный, хотя...
