Раздается стук в дверь, и в комнату заходит Гейл.
– Можно тебя на минутку? – спрашивает он.
Я смотрю в зеркало на стилистов: они не знают, куда им деться, и, натыкаясь друг на друга, скрываются в ванной. Гейл встает у меня за спиной, и мы разглядываем друг друга в зеркало. Я пытаюсь найти то, что напомнило бы мне о мальчике и девочке, которые пять лет назад случайно встретились в лесу. Думаю о том, что бы произошло, если бы девочку не отправили на Голодные игры, если бы она влюбилась в мальчика и даже вышла за него замуж, а в будущем, когда братья и сестры подросли, убежала бы с ним в лес и навсегда покинула Двенадцатый. Была бы она счастлива с ним там, в глуши, или же тьма и печаль разделили бы их и без помощи Капитолия?
– Я принес тебе вот это. – Гейл вытаскивает колчан с одной стрелой. – Это символ. Ты сделаешь последний выстрел в этой войне.
– А если я промахнусь? – спрашиваю я. – Что тогда? Койн принесет мне стрелу обратно или сама застрелит Сноу?
– Не промахнешься. – Гейл поправляет колчан на моем плече.
Мы стоим лицом к лицу, но не смотрим друг другу в глаза.
– Ты не навестил меня в больнице. – Он молчит, и в конце концов я не выдерживаю. – Бомбу сделал ты?
– Не знаю. И Бити тоже не знает, – отвечает Гейл. – Какая разница? Все равно ты всегда будешь об этом думать.
Он ждет, что я начну возражать, и я хотела бы возразить, да не могу. Даже сейчас я вижу вспышку, которая подожгла Прим, чувствую жар. Для меня этот миг навечно связан с Гейлом. Мое молчание – мой ответ.
– Это был мой единственный плюс – то, что я заботился о твоей семье. Не промахнись, ладно?
Гейл легонько гладит меня по щеке и уходит. Я хочу позвать его, сказать, что я ошибалась, что я вспомню, при каких обстоятельствах Гейл создал бомбу, не забуду и про свои собственные преступления. Я хочу выяснить, кто сбросил парашюты, доказать, что виноваты не повстанцы, хочу простить его. Но я не могу принять то, что произошло, и поэтому мне придется жить с этой болью.
Возвращается Эффи: нам нужно идти на какое-то совещание. Я беру лук и в последнюю секунду вспоминаю про белоснежную розу, которая стоит в стакане с водой. Открываю дверь в ванную – стилисты, ссутулившись, сидят на бортике ванны, и вид у них подавленный. Я не единственный человек, чей мир уничтожила война.
– Идемте, – говорю я. – Зрители ждут.
Я думала, что мы придем на съемочную площадку и Плутарх укажет, где я должна встать и когда застрелить Сноу. Вместо этого мы оказываемся в комнате, в которой за столом сидят шестеро – Пит, Джоанна, Бити, Хеймитч, Энни и Энорабия. Все одеты в серую форму Тринадцатого дистрикта, и вид у всех довольно бледный.
– Что происходит? – спрашиваю я.
– Точно не знаем, – отвечает Хеймитч. – Кажется, встреча оставшихся в живых победителей.
– Выжили только мы?
– Такова цена славы, – замечает Бити. – Нас ненавидели обе стороны. Капитолийцы убивали победителей, которых подозревали в сотрудничестве с мятежниками. Повстанцы уничтожали тех, кого считали союзниками Капитолия.
– А она что здесь делает? – рычит Джоанна, глядя на Энорабию.
– Она получила неприкосновенность по условиям так называемого Договора Сойки, – отвечает Койн, входя в комнату вслед за мной. – Китнисс Эвердин согласилась поддержать повстанцев в обмен на гарантии безопасности для пленных победителей. Она выполнила свою часть соглашения, и мы поступим так же.
Энорабия презрительно улыбается, глядя на Джоанну.
– Смейся, смейся, – бурчит Джоанна. – Мы все равно тебя убьем.
– Китнисс, садись, пожалуйста, – говорит Койн, закрывая дверь. Осторожно положив розу на стол, я сажусь между Энни и Бити. Как обычно, Койн сразу переходит к сути дела. – Я пригласила вас сюда, чтобы уладить один вопрос. Сегодня мы казним Сноу. За последние недели сотни подручных Сноу, угнетавших население Панема, также предстали перед судом и теперь ждут казни. Однако жители дистриктов считают, что это слишком малая плата за их страдания. Более того, многие требуют уничтожить всех граждан Капитолия – но мы не можем на такое пойти, ведь подобная мера поставит под угрозу выживание нас как вида.
Я смотрю на руки Пита сквозь стакан с водой. Следы ожогов. Теперь мы оба огненные переродки. Языки пламени лизнули его лоб и спалили брови, но чудом не тронули глаза, – те самые глаза, которые украдкой глядели на меня в школе. Так же, как глядят на меня сейчас.
– Мы предложили альтернативный вариант, но, не сумев прийти к единому решению, согласились, что это должны сделать победители. План утверждается большинством из четырех голосов, воздержаться от голосования нельзя. Предложение заключается в следующем: вместо того, чтобы уничтожить все население Капитолия, мы устроим последние, символические Голодные игры, в которых будут участвовать люди, напрямую связанные с бывшими властителями.
Мы все поворачиваемся к ней.
– Что? – спрашивает Джоанна.
– Мы устроим еще одни Голодные игры, в которых примут участие дети Капитолия, – отвечает Койн.
– Вы шутите? – восклицает Пит.
– Нет. И если мы в самом деле проведем Игры, все будут знать, что это сделано с вашего одобрения, однако результаты голосования мы сохраним в тайне – ради вашей же безопасности, – говорит Койн.
– Это придумал Плутарх? – спрашивает Хеймитч.
– Нет, это моя идея, – отвечает Койн. – Нам нужно уравновесить жажду мести и число жертв. Можете приступать к голосованию.
– Нет! – восклицает Пит. – Я, конечно, против! Нельзя устраивать еще одни Игры!
– Почему бы и нет? – парирует Джоанна. – Так будет справедливо. У Сноу даже внучка есть. Я голосую «за».
– И я тоже – говорит Энорабия почти безучастно. – Пусть узнают, каково пришлось нам.
– Именно из-за этого мы и подняли восстание! Помните? – Пит обводит нас взглядом. – Энни?
– Я, как и Пит, голосую «против», – говорит она. – И если бы Финник был здесь, он поступил бы так же.
– Но его здесь нет. Его убили переродки Сноу, – напоминает Джоанна.
– Нет, – говорит Бити. – Это создаст плохой прецедент. Нельзя считать всех остальных врагами; сейчас главное – единство, иначе нам не выжить. Я против.
– Остались Китнисс и Хеймитч, – напоминает Койн.
Интересно, а как это произошло семьдесят пять лет назад? Другая группа людей тоже сидела и голосовала за и против Голодных игр? Единогласно ли они приняли решение? Может, кто-то взывал к милосердию, но его заглушили вопли тех, кто требовал смерти детей? Аромат розы проникает из носа в горло, и оно сжимается от отчаяния. Все, кого я любила, умерли, а мы обсуждаем следующие Голодные игры, чтобы предотвратить дальнейшие жертвы. Ничего не изменилось. И ничего не изменится.
