— Ну хорошо, — сказал Марат. — Честно говоря, не люблю, когда до ядерных зарядов дело доходит. А сейчас-то Калиф чего добивается? Вход-то завален!
— Уберут нас и начнут ползать по округе — аварийные ходы искать, рецепторы ломать, вентиляционные шахты всякой дрянью загаживать… мало ли что. Им за столько лет пакостить не надоело.
Марат молчал, покашливая.
— Не люблю когда холодно! Просто терпеть не могу! — с досадой сказал он. — Вот тебе и глобальное потепление — застудило, аж пар изо рта идет.
— Ничего, Марат, продержимся.
— Мы, татары, народ двужильный, — пробормотал боец. — У меня, кстати, шестеро в кузбасском Сэйвинге отсиживаются. Две мелких девчонки, три пацана и жена-врачиха. Та снаружи, естественно. Хотел поближе к ним быть, да служба сюда занесла. Жене тридцать три, а выглядит уже на все шестьдесят, а детям от пяти до двенадцати…
Да уж. Такую кару Господь на Землю обрушил. Со времен Саида Гамеша косит людей Чума-старость. Кроме детей, слава богу, которых успели в свое время укрыть в Сэйвингах. И тех, кому просто повезло здесь, наверху, — считаным единицам, как ему и Калифу. Как, возможно, повезло бы Марату, если бы не умирал он от «Симмерина-шестнадцать».
— Слышь, солдат?
— Чего?
— Если в этот раз Калиф самолично пожаловал, то здешней войне конец. Крот нехилый был. Я, грешным делом, надеялся, что он там всех пришибет и атак больше не будет. Мы бы с тобой тогда «сусликов» потихоньку давили…
— Хорошо было бы… А то, глядишь, спустились бы завтра-послезавтра в Сэйвинг и стали свой век доживать. Я на гитаре неплохо играю, повеселил бы малышню. Опять же, в электронике кое-чего понимаю… — Марат с сипением вздохнул, но откашлялся почти нормально.
— Нельзя нам теперь туда. Перезаражаем всех.
— Да знаю я, знаю! «Уж и помечтать нельзя!» Помнишь такой анекдот?
Дед Сережа пожевал губами и неопределенно хмыкнул.
— Может, по «сусликам» пощелкать? Пока молчат, а? — спросил Марат.
— Боезапас кончается… да их так просто и не засечь. Те, что в прошлый раз проявились, в землю зарылись, даже рецепторы попрятали.
— Последняя модель, да? Я просто с такими не сталкивался.
— Последняя, конечно. Здесь сейчас все последнее.
«Суслики»-самоходы резко прибавили в скорости.
— Ну, держись, командир! — крикнул Марат.
«Калиф, старая ты скотина… что же тебе все неймется?! — подумал дед Сережа, плавно нажимая на курок. — На кой ляд все это?»
Несколько часов спустя главврач, потирая поясницу, вышла из Володиной комнаты. На экранах все еще дымил БТР. Рецепторы Сэйвинга осторожно выглядывали из-за камня — тихо. «Суслики»-сторожа молчали. Прав был дед Сережа — кончились гамеши. Некому было снова перевести их в режим «лупи-по-всему-что — движется-Господь-разберется-кто-свой-кто-чужой».
Хотелось поплакать, но — нельзя.
Впереди обход в больничке. В двадцать шестой группе подозрение на ОРВИ. Программисты обещали закончить-таки несколько позарез необходимых режимов для роботов-нянек на Нулевой Рубеж — час, когда… когда — помни, это только гипотеза! — останутся только дети и роботы. Проклятая Установка опять барахлит. Воду тянет, а с глюкозой — сплошные проблемы. Техники говорят, снова корни промывать надо. Да и грунт — говно. Скудный грунт, ничего из него не вытянуть. Во всяком случае, в ближайшее время, пока нужные режимы не подберем.
Урожай в главном отсеке вроде неплохой будет, но рук не хватает для уборки. Рук не хватает, роботов не хватает… ВРЕМЕНИ не хватает.
И главное — рано, рано, рано наружу выходить! Так и нахватаешься заразы. Да и мало ли кого сюда принесет из тех, кто живы еще наверху. Одичали…
Да, но посевы, посевы-то можно делать!
Нет… рано еще… так себя и выдашь, посевами. Если только подальше от входов, по весне… яблоньки, сливы… В скафандрах, с жесткой дезактивацией при возвращении.
Ну должно же, Господи, должно же там, наверху, все распасться лет через десять!
И Трегубовский Миша, и Миллер, и Сэмюэль Эпштейн, и Сонечка Фанизер — все крупные ученые, все, к чьему мнению прислушивалась она и кто ценил ее многолетний опыт и аналитический склад ума, — все об этом говорят! — должен, должен распасться этот проклятый штамм! Выродиться и сдохнуть! А иначе — долгое угасание под землей.
На мгновение главврач ясно увидела этот странный мир подземных жителей… с искусственным освещением, химически чистой водой, соляриями и бассейнами… мир, постепенно пустеющий оттого, что выросшие девочки не хотят рожать детей, которым будет уготована та же участь — жить в толще гор, подобно уродливым гномам. И через много-много тоскливых лет последний старик будет бродить по гигантским залам… и так и не решится выйти наружу, где над развалинами Города по-прежнему властвует отвратительная смерть — Чума-старость.
Тамара Георгиевна подняла голову. Володя, оказывается, давно уже ковылял рядом, тяжело опираясь на костыль.
— Сам себя подорвал, — сказал он, хлюпая носом. Толстые щеки тряслись. — Сам себя…
— Он знал, что по-другому нельзя, — сухо сказала главврач, ненавидя себя за этот казенный, ледяной тон. — Если вы, Володя, все-таки сможете наладить связь с кузбасским Сэйвингом — обязательно передайте им о смерти Марата Зигнатуллина. Геройской смерти.
Она уже подошла к шлюзу, ведущему в жилые помещения, как вдруг обернулась, подумав о том, что необходимо сделать еще одно — очень важное! — дело. Тщательно следя за своим тоном, не давая пробиться жалобным ноткам, главврач дала своему заместителю подробное указание.
Утром, когда дошколята топали на завтрак, на одной из стен перехода из младшего отсека в общие помещения уже висел большой портрет улыбающегося белобородого деда Сережи в полевой спецназовской форме.
— Лена Ви-та-ми-нов-на! — пропищал смышленый кареглазый малыш. — Это кто? Добрый волшебник?
— Как Санта Кла-а-аус? — недоверчиво протянула курносая кнопка в белых бантах.
— Да, он добрый волшебник, — ответила Елена Вениаминовна, стараясь не зареветь. — Как Санта Клаус.
— Это военный Санта, — авторитетно заявил дисциплинированный пятилетка Сяо Ли, старательно дергая за руку Женечку, пытавшуюся прыгать на месте, как кенгуру. — Он гамешей убивает! Всех-всех гамешей убивает! Я, когда вырасту, тоже буду на самолете летать, мам спасать и гамешей убивать.
— И я!
— И я тоже!.. — загалдела группа.
— А я даже кошку ихнюю убью!
— А я…
— Да-да… — рассеянно сказала Елена Вениаминовна, сморкаясь, и уже про себя добавила: — Господи, упокой души Сергея Романовича и Марата, со святыми упокой! Ох, до чего же я плаксивая стала — просто сами текут слезы. Просто сами текут и текут!
