наступлением утра четвёртого дня моего пребывания в новом теле ударил ещё более крепкий мороз. Но вопреки этому, ещё затемно поднялся сильный шквалистый ветер, накоротко завьюжило, очень быстро церковное крыльцо и тропинки самой от калитки к входу и на заднем дворе.
Уже привычно растопив печь, расположенную в углу притвора, выбрался на двор, снова вооружённый деревянной лопатой. Ветер, так и не успев разгуляться, начал стихать, разгоняя ночные низкие облака и открывая на предутреннем небе яркие крупные звёзды.
— Экий ты терпка-то, Гаврила, — снег густо захрустел и из темноты показалась фигура отца Афанасия, закутанная по самую шапку. Свой любимый казакин (ту самую дублёнку, в которой я встретил священника в первый раз) он сменил на тулуп сторожа, — такому здоровью можно только позавидовать! — только сейчас я сообразил, что стою с лопатой в штанах, фуражке, гимнастёрке без ремня и босой. Выскочил на двор, задумавшись о перипетиях судьбы, понимаешь…
— Взопрел, пока печку топил. Чисто баня. Да и молитва согревает! — я улыбнулся, лихо заломил фуражку и заработал лопатой со скоростью вентилятора. Я и вправду, несмотря на скудную кормёжку и ночи без сна чувствовал себя так же бодро, как и в первый день.
— Вот гляжу я на тебя, Гаврила, — отец Афанасий остановил меня, ухватившись за черенок лопаты, — и думаю, дурень ты или прикидываешься? Думаю, прикидываешься. Какая молитва? Ты же сейчас молча снег кидал. А допреж молился в храме. Господь, чай, чудес направо и налево не раздаёт. Особенно таким, как ты, безбожникам.
Я вздохнул. Настоятель фальшь чуял, как хорошая борзая зайца. Думаю, он мне так до конца и не поверил. Ну так это его проблемы. Я старался.
— Отец Афанасий, я с детства к холоду приучен, да и спать вполглаза. Не удивляйтесь. А молитва хорошо мозги прочищает, успокаивает. После неё любая работа в два раза быстрее и лучше делается, — я прямо взглянул в глаза настоятеля. Лучшая защита — говорить правду. Это легко и приятно. Ну а то, что правда не вся, так я лишь о самом отце Афанасии беспокоюсь. Зачем плодить лишние сомнения и сущности?
— Вот сейчас не лукавишь, Гавриил Никитич. И правду говоришь от души! — улыбнулся священник, — нет большой беды в том, что молитва твоя не от нутра твоего исходит, не от самой души покаянной, а лишь от ума. То дело наживное. Молод ты ещё, да и ребёнком, видать, нечасто молился. Молитва дитя несмышлёного, она хоть и наивна, зато чиста и истова, ибо верит он не столько в бога, сколько в матушку с батюшкой, им послушен, а через них и к Нему дорога. А ты вырос в безотцовщине, воспитан воином суровым, веру в крови утратившем. Какой же с тебя спрос? Я ведь тебе только дорогу наметил, а ты уж сам решай. В веру за уши не затащишь.
Вот это да! Это со мной православный священник сейчас говорит, настоятель храма? Мда…интересно, кем же ты был Афанасий в прошлой жизни?
— Чего рот-то разинул, паря? — священник вернул меня к реальности, — давай доделывай, что наметил, и собирайся в баню. У Марфы знатная баня, ещё муж её покойник сложил, Царствие ему Небесное, — Афанасий перекрестился, — руки золотые! После обеда эшелон придёт. Определять тебя будем, с божьей помощью.
Новость была прекрасная. И так уже подзадержался я. Если на каждый затык в пути я буду тратить по три дня, то искать Демиурга буду до тришкина заговенья.
* * *
Баня у Марфы была хоть и небольшая, но душевная. Небольшая пристройка к дровяному сараю вмещала и печь из калёного кирпича, и небольшой предбанник (только-только развернуться двоим), и собственно парилку о трёх полоках с деревянными шайками и старой бочкой, вмурованной в пол.
Отец Афанасий велел мне его не дожидаться и начинать париться, сам же, пообещав через час присоединиться, ушёл на станцию. Эшелон на узловой должен был простоять часа почти четыре. Что-то с загрузкой углём или заменой воды в котле, я не вникал. Короче, время было. Я правда не совсем понял, почему местного священника должны послушать и взять «воскресшего» ополченца совсем в другой эшелон, но уверенность отца Афанасия передалась и мне. Я, отбросив сомнения, отдался удовольствию бани с чувством, толком и расстановкой, благо и гору свежего снега у входа самолично накидал. Не терпелось также проверить мой порог чувствительности к выносливости при высоких температурах. А где это безопаснее делать, как не в бане?
К приходу отца Афанасия я осмелел настолько, что рискнул ливануть себе кипятку на ладонь. Незабываемые ощущения заставили пулей выскочить голым наружу и сунуть руку в сугроб до плеча, до боли закусив губу, чтобы не закричать. Вот в такой интересной позе и застал меня настоятель.
— Чего потерял, Гаврила? — осведомился священник.
— Да вот, дурень, руку чуть не обжёг, — признался я.
— Дайка гляну, — я нехотя вытащил руку из сугроба, — э! Легко отделался, воин, — я, глупо улыбаясь, смотрел на розоватую кожу на предплечье. Значит, работает. Вот с ощущениями совсем иначе, чем при низких температурах. Хотя порог чувствительности для низких и высоких температур различен. Опять же, плюс девяносто-сто — это не минус тридцать или даже сорок, — ну что, попаришь кости настоятелю, — улыбнулся отец Афанасий, хотя взгляд его сохранял озабоченность, — а я заодно новостями поделюсь.
Уже в парилке, плеснув на каменку кипятка, я сунул в бочку пару новых веников. Обернувшись на скрип двери, так и застыл, пялясь на вошедшего голого священника. Лучи разгулявшегося не по-зимнему солнца осветили поджарое тело отца Афанасия.
Пар успел разойтись, да и света из двух оконцев хватало с избытком, чтобы разглядеть на теле отца Афанасия множество отметин и шрамов. Внизу голеней чётко определялись застарелые кольцевидные рубцы, а сама кожа на ступнях была нездорового серого оттенка, будто священник прошёл по пыльной земле. Хм, а поп-то знатно отморозил ступни когда-то. Часть шрамов на теле явно имела вид старых ножевых ранений, а когда он полез на полок греться мне предстала спина, красноречиво говорившая о частых встречах с кнутом или плетью. Вот те и на! Ничего себе «биография».
— Ну что, Гаврила, готов? Благослови веничком, не побрезгуй! — мои размышления были прерваны отцом Афанасием, который уже лёг ничком на полок. Я обмотал тряпицами, что служили здесь вместо рукавиц, кисти рук и выдернул из бочки распаренные веники, стряхивая влагу на пол.
— С богом, отче! — я совсем немного ещё плеснул на каменку и стал опахивать священника, постепенно нагнетая горячего воздуха, добиваясь равномерной «слезы», так, чтобы не осталось ни одного хорошо
