на время отставить в сторону. Иначе, невостребованная, перельется она через край и сожжет душу воина, превратив его в безумного зверя, рубящего в битве, не разбирая, и чужих и своих. Потому-то сейчас и доставал Олексич расспросами разбойного атамана – не разговора ради, а чтоб забыть на время увиденное. И чтобы потом в час битвы все до мелочи вспомнить.
– Ты на Бога-то не вали, – не унимался Олексич. – Человек – он сам решает, какую ему дорогу выбрать.
Кудеяр поднял голову, окинул взглядом окольчуженные плечи всадника и вздохнул.
– Правду, видать, говорят в народе, что коли сила есть – всего остального не надо. Не разглядел ты в сем Божьего промысла, мил человек. Вот скажи – не подайся я с ватагой в леса, был бы сейчас у князя Александра отряд оружных ополченцев в пять десятков числом?
Олексич крякнул и заскреб пятерней тыльник шлема.
– Прям не атаман разбойный, а ни дать ни взять святой праведник…
– А праведники – они те же люди, – отозвался громадный чернобородый воин, ехавший слева. – На руках разбойника Варвара было море христианской крови, однако ж Господь простил его. И дальнейшим житием своим заслужил Варвар милость его и ныне почитается святым.
– И что ты, Данила, в дружине делаешь? – досадливо подивился Олексич. – Тебе в монастыре самое место.
– Придет время – приму постриг, – совершенно серьезно ответил чернобородый. – А пока князю моя рука потребна.
– Так нельзя ж послушникам кровь проливать, – ехидно прищурился Гаврила.
– Нельзя, – кивнул Данила. И похлопал по рукояти зачехленной железной булавы. – Сие оружие дробящее, крови от него нет.
– Крови нет. Только шелом вместе с головой – в кашу, – хмыкнул кто-то.
– Тут уж как получится. На все воля Божья, – смиренно отозвался бородатый витязь.
Ехавший впереди князь ухмыльнулся.
– Что, Гаврила, уделали тебя Кудеяр с Данилой?
– Уделали… Вот случись битва – и посмотрим, на что годно то Кудеярово ополчение, – запальчиво возразил Олексич.
– В битве любой воин необходим, ежели им мудрая рука управляет, – сказал князь. – Еще посмотрим, что нас впереди ждет. По всему, недолго осталось…
Из-за леса вылетел всадник в ордынских доспехах и понесся навстречь дружине. Ратники в мгновение ока изготовились к сече – благо с самого Новгорода не снимали броней. Всего дел-то щиты на руки вздеть да мечи из ножен выхватить.
Олексич чуть тронул коня, поравнявшись с Александром Ярославичем и готовясь в случае чего прикрыть князя. Словно сам собой в его руки прыгнул из саадака лук, еле слышно звякнула тетива, принимая ушко стрелы.
Но князь удержал руку верного гридня.
– Погоди.
Похоже, всадник был один. Да и в седле держался он чудом – того и гляди вывалится.
– Может, все ж стрельнуть от греха? – проворчал Гаврила. – Вдруг тот степняк бешеный или малахольный какой, что один на дружину кидается. Куснет еще – не оберешься…
Но тут всадник качнулся сильнее и ничком повалился на гриву коня. Умный зверь тут же перешел на шаг.
Сразу несколько дружинников, вогнав мечи в ножны, пришпорили коней и через несколько мгновений уже осторожно укладывали всадника на землю – ценного языка беречь надобно. Но когда сняли шлем-полумаску и увидели грязно-русую копну волос, вымазанную в саже и чужой крови, воины стали недоуменно переглядываться.
– Скажи-ка, Яков, – обратился князь к своему старшему ловчему, что был родом из половцев, – могут ли быть в Орде русские воины?
Ловчий покачал головой.
– Сколько живу на свете, княже, не видывал такого…
Тимоха, вернув лук в саадак, как и все, подъехал поближе рассмотреть диво – первого живого ордынца, – но внезапно проворно соскочил с коня и, расталкивая дружинников, бросился к лежащему.
– Так это ж Никитка! Наш, козельский!
Лицо Никиты было бледным как полотно. Тимоха пал на колени и наклонился:
– Ты как, Никитка?
– Живой я, – чуть слышно прошептал парень. Багровая муть застилала взгляд, но надо было держаться. Чтобы сказать главное.
– А город?
– Нет больше города…
Тимоха ударил кулаком в землю и до крови закусил губу.
– Опоздали… – сказал кто-то сзади.
– В живых хоть остался кто? – простонал Тимоха.
– Нет… Орда ушла… Оставили большой отряд… Они над мертвыми глумятся и сожженный град засыпают… Чтоб следа от него не осталось…
Дружина расступилась. Спешившийся князь подошел к лежащему.
– Давно град взяли? – спросил он.
– Нет… Без малого восемь седьмиц держались…
– Много ли Орда людей оставила?
– Тех, что видел, на глаз больше пяти сотен… Точнее не знаю…
Багровая муть брала свое. Сознание затуманивалось, но Никита больше не сопротивлялся кровавому туману. Главное он сказал, а там – будь что будет…
– Сильно тряхнуло парнишку, – сказал пожилой мужик из ватаги Кудеяра. – Покуда за доспех дрался, поди, дубьем приложили али палицей.
– Выживет? – с надеждой спросил Тимоха. Сейчас любой, хоть самый дальний знакомец из Козельска был для него роднее брата.
– Куды денется? – пожал плечами мужик. – Молодой, оклемается. Свезло ему, что на нас вышел, теперь не пропадет.
– Божий промысел в том вижу, – торжественно произнес чернобородый Данила. – Господня рука направила его упредить нас.
– Значит, так.
Князь Александр обвел взглядом свою дружину. Сотни три конных воинов наберется. Из них лишь две – в полной броне. Свои, переяславские. Остальные – горожане новгородские, кто в чем Бог послал. Да еще Кудеярова ватага в пять десятков деревенских мужиков с рогатинами да охотничьими луками. Негусто…
– Где пять сотен, там и тьма [179] наберется, – проворчал Олексич. – Чего делать-то будем, княже? Прям в лоб ударим?
Александр внимательно посмотрел в глаза верного гридня. Чистая душа, ни на минуту не усомнился в том, что ударим. Пусть даже тремя сотнями супротив тьмы степняков, предавших огню половину Руси.
И отлегло от сердца. Как не победить, когда есть на русской земле такие воины?
– Нет, Гаврила, – покачал головой князь. – Лбом об лоб не взять ордынскую тьму, ежели на них такие доспехи. – Он кивнул на пластинчатый панцирь Никиты.
– А как же? – вскинул брови Олексич.
– Увидишь…
* * *
На душе у Шонхора было погано. Когда больше года назад собирался он в свой первый поход – сердце от радости трепетало птицей и рвалось из груди навстречу битвам, звону сабель и богатой добыче, которую он, вернувшись героем, принесет в свою юрту.
На деле же поход оказался резней.
Жестокой и кровавой, где геройского звона сабель было немного, а вот хруста костей безоружных мужиков, баб и их малолетних детей – более чем достаточно. Хан говорил: режешь волка – режь и волчат, чтоб не выросли и не отомстили. Но всех-то не вырежешь. Лишь обозлишь до слепоты тех, кто выживет. А хорошо ли это?
До поры Шонхор гнал эти
