- Фигаро! Не спите!
- Я Вас слушаю. И хорошо вижу.
- Это все, что я смог найти. Дальше след теряется.
- Ну, это куда лучше, чем ничего. Спасибо большое, Метлби. Может статься, Вы помогли мне куда больше, чем сами думаете.
- И что Вы собираетесь делать? – в голосе магистра явно чувствовался скепсис.
- Схожу туда. Проверю.
- Сами? Сейчас?!
- А что такого? Я уже большой мальчик. Имею полное право на ночную прогулку. К тому же, я в двух кварталах от этого места.
- Но…
- Метлби, – устало вздохнул следователь, – я не думаю, что убийца, кем бы он ни был, до сих пор сидит там, на складах, и поджидает меня с заряженным пентаклем наготове. Скорее уж я наткнусь на разъяренного сторожа. Так что не переживайте и ложитесь спать. И спасибо Вам еще раз.
- Эх… Ну, дело Ваше, Фигаро. Поступайте, как знаете. А меня ждет тушеная утка. Метлби, отбой.
Самопишущее перо в руке следователя вздрогнуло и перестало пульсировать. Сеанс связи был окончен.
Кто-то когда-то сказал, что решимость, равно как и бравада – навроде вина в бутылке: пока оно есть, не думаешь о том, что будет дальше. Но бутылка неизменно пустеет, после чего следуют размышления о своем недавнем поведении.
…Первые полквартала Фигаро отмахал налегке, лихо заломив котелок на затылок, и насвистывая «Мою блондинку» – невероятно пошлый фокстрот, вошедший в моду в провинции этим летом. Подкованные башмаки весело цокали по брусчатке, стрелки брюк с оттяжкой стригли воздух, а трубка пыхтела, как труба товарняка. Впервые за вечер у следователя было хорошее настроение.
Но когда ярко освещенная газовыми фонарями Малая Каменка сменилась темным зигзагом Дырявого Переулка, гонору у Фигаро поубавилось. Кривая улочка, освещенная древним, как скелет из кургана, фонарем, пламя которого, почему-то мерцало и дергалось, хотя стекло колпака было цело, а на дворе стоял полный штиль, была какой-то уж чересчур «книжной». Она словно шагнула в реальность со страниц одного из тех романчиков про всякую жуть, что в две руки и одну ногу пишут дамочки бальзаковского возраста для того, чтобы другие дамочки примерно тех же лет читали их между полустанком «Косой» и станцией «Запрудная».
И где-то здесь обрывался след таинственного (и ведь таинственного, черт!) убийцы, протянувшийся за ним в мировом эфире, словно кровавая дорожка. «Колокола Ночи» – заклятье страшное и невероятно сильное, атакующее нервную систему жертвы, одновременно с тем как бы прожигающее саму ткань пространства, куда затем утекает, подобно ключевой воде, жизнь несчастного, которого угораздило стать целью «Колоколов». Такое колдовство оставляет за собой нечто вроде шлейфа, который даже опытный чародей не в силах скрыть, развеяв остаточные колебания, что называется, «по ветру».
Но их можно замаскировать. Убийца не просто так пришел сюда, на грязную улочку между складами Большой Пружинной фабрики. Здесь, под стенами одинаковых кирпичных «коробок» годами ржавело бесхозное железо: шестерни с поломанными зубьями, сломанные станки раннего парового века, прохудившиеся цистерны, многие из которых до сих пор хранили остатки своего алхимического содержимого и прочий металлический лом. Металл разрушал изящные сплетения силовых линий заклятий; именно поэтому он не использовался ни в одной из известных колдовских процедур, а чародеи, начиная с деревенских ведьм и заканчивая магистрами Коллегии, не носили золотых колец и серебряных цепочек, да и путешествовать предпочитали, по старинке – верхом (не считая, разумеется, профи, умеющих создавать стабильные блиц-коридоры).
Фигаро и сам не знал, что он надеется здесь найти. Колдуна тут, конечно, давно нет, а рассчитывать, что убийца, как в «железнодорожном романе», оставил на самом видном месте Главную Неопровержимую Улику, как минимум, глупо.
На самом деле причин у ночной прогулки следователя было две: во-первых, имея дело с колдуном, то есть адептом сил, неподвластных формальной логике, положится на интуицию было совсем неплохой идеей, а во-вторых, если честно, никаких других зацепок у Фигаро не было.
Он остановился в дергающемся пятне света под фонарем и осмотрелся. Здесь чувствовался легкий ветерок, а мусора под ногами было гораздо больше. Очевидно, сознательные граждане Нижнего Тудыма предпочитали гадить там, где светлее, облегчая работу ночным дворникам. По правую руку от следователя громоздились неприступным бастионом мусорные контейнеры, которые никто не тревожил уже лет десять, а впереди терялась во мраке стена одного из складов.
…Совсем рядом с тяжелым звоном что-то упало и покатилось. Следователь, задушено вскрикнув, обернулся, хватаясь за кобуру и уже представляя себе ехидно улыбающуюся рожу под черной шляпой (в руке танцуют алые блики «Инферис Магнус» или более вульгарного, но от этого ничуть не менее эффективного «Ручного Костра»). Саквояж больно ударил по бедру; в нем затарахтело, зазвенело, забулькало.
Но это был всего лишь кот. Черный, лоснящийся король помоек, разжиревший на обильно сдобренных алхимическими эссенциями харчах, спрыгнул на крышку мусорного бака, которую только что свалил на землю, презрительно поглядел на следователя – да, хреновый из тебя герой, любезный мой! – и, подняв хвост трубой, величаво скрылся за ржавой бочкой.
Фигаро дрожащей рукой вытер со лба капельки ледяного пота. «Эдак и заикой остаться недолго. А нервы у тебя, брат – ни к черту. Вот закрою это дело, поеду на Зеленые воды. Полечу печень, постреляю уток…» Он перехватил саквояж и медленно пошел дальше, стараясь обходить тускло сверкавшие под ногами осколки битого стекла.
Сейчас он был как раз на том самом месте, которое Метлби отметил на карте красным крестом. «Похожим на надгробный», мрачно подумал Фигаро. «Который наверняка поставят над моим личным холмиком, после того, как этот колун меня прикончит. А он прикончит, ей-же-ей, прикончит… Я его не потяну…»
Следователь нахмурился. Мысли, которые лезли в голову, были странными: обдумывать их было все равно, что стоять по колено в раскрытой могиле. Точно незримым холодком плеснули в лицо; точно ядовитая ярь-медянка просочилась в легкие вместе с этим легким, холодным ветерком…
Ветерок.
Холодный ветерок.
Идиот!
Он резко обернулся.
По переулку в его направлении летел шар.
Размером с большое яблоко, сияющий ослепительно-голубым светом, не освещавшим ничего, кроме самого себя, шар двигался обманчиво медленно, но в этой медлительности была скрытая сила и неотвратимость приближающегося торнадо. Когда шар пролетал близко от стен или мусорных баков, из него вырывались шипящие дуги, плавящие металл и с треском разбрызгивающие кирпич дымной крошкой.
