Ознакомительная версия.
– О как! – хмыкнул тот.
«Если по улице топот и гром,
Значит, несется с копьем и мечом.
Слышишь «Хэйдо»? Лучше прячься в кусты,
Чтоб языка не лишился и ты.
Йо…»
Мальчишка замолчал, опустил руки, а потом добавил:
– Всё.
– А тебе, значит, языка не жалко? – хмыкнул начальник стражи, испытующе глядя на юного наглеца.
– Простите, я больше не буду, – опустил глаза пацан, а затем поднял их с таким видом, какой в народе издревле называли «сделать котика».
– Сам придумал? Или взрослые надоумили? – придал голосу суровости Эдэр, хотя ему происходящее казалось забавным. Мальчишка даже не подозревал, как помог расслабиться грозе мегаполиса своим нахальным рэпом.
– Сам…
– У тебя неплохо выходит, – осклабившись, сказал гигант. – На порку заработал.
– Я не назло… – Уличный стихоплет потупился снова.
– Я у него еще запрещенную бумажку нашел, – сообщил Михал и протянул сложенный вчетверо пожелтевший лист когда-то глянцевого журнала.
– Читаешь? – нахмурился начальник стражи.
– Не-ет, – совсем оробел пацан. – Там просто девушка красивая. Вы посмотрите. Я на картинку все свои камешки везучие выменял. А букв я не знаю даже…
Эдэр развернул листок, затертый на местах складок, и опешил – оттуда смотрела на него чумашка, точнее, чрезвычайно похожая на нее девушка в соблазнительной позе под надписью Playboy. Совершенно голая, если не считать нечто маленькое и кружевное на округлых бедрах и чуть прикрывающие груди нити бус. Волосы у холеной, чересчур приглаженной красотки были гораздо короче и далеко не такие роскошные, как у Лиссандры, ногти почему-то синие, а взгляд – зовущий. А так, точно чумашка. Слева возле изображения было крупными буквами написано: «Колумбийская супермодель поселилась в Барвихе».
Эдэр закашлялся, и ворох будоражащих мыслей, задвинутых подальше рутинными делами, запестрил в голове. Духи издеваются над ним, что ли?
– Это требуется изъять. Изъять и уничтожить, – как-то слишком громко заявил он и кивнул Михалу. – Я разберусь с пацаном. А ты свободен.
Тот поклонился.
– Ну вы сами решите, под суд его или просто высечь. А, может, отца на работы отправить?
– Решу. Свободен, – резко повторил начальник стражи и втолкнул пацана в свой кабинет.
Эдэр поторопился сложить фотографию, чтобы перед мелким арестантом не пялиться на нее, роняя слюни, как псидопс при виде подвешенной на крюке мясника коровьей туши. Гигант уселся на стул и закинул ногу за ногу, выставив напоказ пыльную подошву ботинка, аккуратно подбитую по ранту гвоздями.
– Итак, я тебе не нравлюсь.
– Да нет. Не то чтобы… – мальчишка не находил себе места и топтался неловко, хотя глаз не отводил. – Вас просто все боятся, а я…
– А ты – нет?
Мальчишка помолчал немного и выдохнул:
– Нет.
«И этот дерзкий, как степница! Везет мне на таких в последнее время», – подумал Эдэр и усмехнулся:
– Молодец. Как зовут?
– Тоха.
– Антон?
– Нет, Тоха.
– Отец твой кто?
– Метельщик с рынка. Длинный Влад.
Эдэр перехватил взгляд пацана, прикованный к куску лепешки на тарелке. «Голодный, паршивец». Мальчишка Эдэру нравился, пороть его не хотелось, и он спросил:
– И где он, твой отец? Почему не воспитывает сына с уважением к закону? Придется его привлечь.
– Не выйдет. Помер он от лихорадки. Два месяца назад.
Гигант удивился:
– С кем же ты живешь? С братьями, дядьями, дедом?
Мальчишка вытер нос рукавом:
– Неа, один. За отца мету базар.
– И стишки сочиняешь?
– Угу. Рэп.
– И родственников никого нет?
– Мать только. В Общем доме. Но она занята все время…
Эдэр опешил. Обычно бедняки-отцы забирали детей из общего дома, едва их отрывали от груди, и они больше никогда и не вспоминали о тех, кто их рожал. А этот…
– С матерью общаешься? – взлетели от изумления брови гиганта.
– Угу. Она хорошая. Любит меня.
– Любит? – Эдэр чуть не поперхнулся. В его понимании любовь вообще не относилась к наложницам, тем более общего дома.
– Угу, – пацан вытер нос рукавом. – Она меня ругала за рэп, боялась, что побьют стражи. Она всегда права. Как говорит, так и получается.
– Ясно.
«Вот это новость!» Эдэр встал и прошелся по кабинету. Протянул Тохе еще мягкую, с теплым хлебным запахом лепешку:
– Ешь.
Пацан без обиняков схватил ее и жадно вгрызся. Эдэр смотрел на него и думал о своей матери. Он ее почти не помнил, да и не вспоминал, если честно. Возможно, она была еще жива, хотя вряд ли. Наложница Зоя, которая родила младших братьев, так и жила в доме отца, невидимая остальным и неслышная. А вот мать Эдэра угораздило произвести на свет дочь-мутанта, когда он еще толком меч в руках не держал. Ни сестры, ни матери Эдэр с тех пор не видел. В обществе мужчин, где женщине было уготовано место лишь у ног владельца или в общем доме, где детей забирали на воспитание мужчины совсем рано, отсутствие матери не ощущалось Эдэром, как нечто ненормальное.
– Она проклята духами за проступки, – просто сообщил командо сыну.
А слуги шептались о том, что Олина, его мать, умудрилась нагулять дочь от воина стражи, ведь у наследного командо, освященного жрецами, мутантка родиться никак не могла.
Жрецы говорили, что именно из-за своеволия женщин и их стремления забрать себе власть духи покарали прошлый мир. Поэтому у глоссов, цвета сохранившегося после конца света клочка Земли, ни одну из женщин, даже урожденную глосску из уважаемой семьи близко не подпускали к делам, тем более таким важным, как воспитание будущих граждан. Удел глоссок – шить и рукодельничать, ублажать мужчин песнями и танцами, стирать и убираться, командовать наложницами в общем доме или у брата, отца.
Впрочем, глоссок было крайне мало. Отчего-то рождалось на территории мегаполиса девочек в десять раз меньше, чем мальчиков. Все болезненные, за редким исключением. И они так часто производили на свет уродцев или умирали при родах, что жреческой властью было запрещено глосскам вступать в связь с мужчинами. Так и ходили они с рождения сирые, все в черном в знак того, что после них – только земля, и ничего не прорастет в бесплодном или порченном животе глосской женщины. Любому отцу в мегаполисе сообщали о рождении дочери, как о несчастье. Может, потому глосски и были так злы с наложницами и лучше надсмотрщиков привезенным девушкам было не сыскать. Говорят, когда-то было иначе, но Эдэра раньше участь женщин не интересовала. Духи распорядились. Есть закон. Зачем размышлять?
По идее, отец мальчишки, этот уборщик, и рассказывать не должен был пацану, кто его мать. Но карать за нарушения было некого, а против детей в законе ничего не писано. Но Эдэр поставил себе на заметку – проверить Общий дом.
Ознакомительная версия.
