Я пожал плечами. Значит, так? Хорошо, буду играть по новым правилам. Племянник — значит племянник. Держись, тетушка!
— А чего рассказывать? Я так понимаю, Бергер и ее девочки собрали и смонтировали для вас самый полный фильм о произошедшем, вы не раз его просмотрели и видели, что было и как. От себя хочу добавить, что мне жаль, что не прикончил того урода, который ударил сеньориту…
— Прикончил, — перебил собеседник королевы. — К счастью, прикончил. К счастью для него, разумеется.
Сказал это он с еле заметной злостью, глаза его, и так немного узкие — чувствовалось присутствие в крови энное количество азиатских генов, сузились в две грозные щелочки. Я поперхнулся.
— Но я же…
— Продолжай! — грозно прищурилась королева и пригубила кофе из чашки.
— Мне нечего продолжать, ваше величество! — вытянулся я. — О содеянном не жалею и не раскаиваюсь. Хотите наказать меня — наказывайте. Хотите выслать, сровнять с землей — ровняйте. Вышвырнуть в атмосферный шлюз?.. Ваше право. Но мне добавить нечего.
Молчание. Главы государств переваривали услышанное.
— Видишь, Алекс, какой стервец! — наконец, кивнула королева собеседнику, который продолжал наблюдать за "домашним концертом" через свои щелочки. — И как с такими работать?! — Вздох. — Я его в корпус отдала, чтоб девочки его там подтянули. Сам понимаешь, кабальеро, честь сеньориты… Он и так был мальчик с принципами, а теперь их сделали еще и гипертрофированными, чересчур острыми.
Королева поставила чашку на стол, вздохнула и развернула кресло ко мне.
— Не раскаиваешься, значит? — в ее голосе послышалась неприкрытая угроза.
— Никак нет! — вытянулся я.
— И если подобное произойдет еще раз, поступишь также?
— Так точно, ваше величество!
— Даже зная, к чему это приведет?
Я молчал.
— Ты в курсе, что в больницах оказалось несколько тысяч пострадавших? Почти пять сотен из них — тяжелых? А больше ста человек погибли?
— Так точно, ваше величество! — отчеканил я.
— И все равно согласен, чтоб по твоей вине подобное произошло еще раз?
Все, мой выход. Не как мальчика Хуанито, а как принца, ее племянника и внука дона Филиппа, величайшего человека своего времени по словам его собственных врагов.
— Ваше величество, то, что произошло, произошло бы и без меня, — нагло ухмыльнувшись, парировал я. — Я стал спичкой, поджегшей горючую жидкость. Спичка это плохо, согласен, и она виновна, что она спичка. Но ее вины в том, что вокруг была разлита горючая жидкость нет.
Пауза.
— Если бы не сейчас, подобное произошло бы позже, — продолжил я. — На это были объективные причины. И ни я, ни вы, ни сеньор Ноговицын, — кивнул я на ее гостя, — не в силах противостоять этому.
— Понимаете, ваше величество, в стране вот уже десяток лет проводится деструктивная политика, зло выдохнул я, — максимального благоприятствования представителям марсианской диаспоры. Именно деструктивная, я не оговорился. Те преступления, что совершают марсиане, за которые венериане были бы жестоко наказаны, им прощаются. Их нападения на венериан остаются без ответа, спускаются на тормозах. В итоге венериане, ваши подданные, чувствуют себя брошенными, покинутыми собственной властью, что порождает ожесточение — и к власти, и особенно к марсианам. Марсиане же чувствуют безнаказанность, что они — хозяева этой планеты, могут делать здесь все, что хотят, и борзеют еще больше.
Я говорю вам это потому, что вы сидите тут, во дворце, — окинул я руками стены кабинета. — Над городскими куполами, и, скорее всего, знать не хотите, что происходит под ними. Вам достаточно отчетов, которые предоставляют министры и главы служб, в которых говорится об Альянсе, венериано-марсианской дружбе, сотрудничестве и иных глобальных вещах. Но жизнь — не скупой отчет… И кстати, вы сами мне это говорили, именно в этом кабинете, пару месяцев назад.
Внутри королевы кипела буря, война желаний убить меня сейчас, растерзав на месте, или сдержаться и наказать потом, более изощренно. Но внешне она это не показывала, удерживая бесстрастную маску. Еще мне показалось, что она получала от моей отповеди некое мазохистское удовольствие, и именно оно удерживало ее от выражения чувств и немедленной расправы. Тем не менее, невзирая на ее реакцию, я продолжил:
— Венериане ненавидят марсиан. Ненавидят вот уж как десять лет. И власть всячески подливает в огонь ненависти все больше и больше масла.
Вы ведь не могли не заметить, что погромы начались одновременно по всему городу? А в марсианский квартал кроме вечно неспокойных футбольных фанатов направились и вполне себе респектабельные люди? Спортсмены, обыватели?
Это был пик, апофеоз ненависти. У них появился шанс выразить ее в кулаках, выплеснуть наружу, и они им воспользовались.
Потому да, я не сожалею и сделаю подобное еще раз, — подвел я итог. — Так как теперь марсиане, с одной стороны, будут знать, что это не их планета, что они должны жить по НАШИМ законам, и кто не согласен с этим — чемодан, космопорт, дом. Венериане же, с другой стороны, знают, что это планета ИХ, они хозяева на ней, невзирая ни на какие преступления власти. И как бы антинародная власть не вставляла им палки в колеса, именно они — верховный источник оной, и если что, заставят ее делать так, как им надо.
— Преступления? Заставят? — усмехнулась королева и завертелась в кресле. Маску она держала, но покачивание кресла выдало ее волнение и злость. Улыбка же ее напоминала ухмылку змеи перед броском на кролика.
— Да, ваше величество, преступной, — согласился я, зло сверкнув глазами в ответ — слишком долго копилось. — Ибо непреступная власть не может поступать так со своим народом, со своими подданными. Которые, кстати, все еще верят в свою королеву-защитницу. Это я так, к слову…
…Так что да, ваше величество, я возлагаю вину за произошедшее на Лею Аманду Катарину Веласкес, королеву этой планеты, — закончил я. — Женщину, находящуюся у власти все эти годы и лично курирующую взаимоотношения с Марсом и марсианами. Я считаю, что именно ее преступные и антинародные деяния довели страну до бунта, пока только национального, и именно она должна нести ответственность за произошедшее, как и разгребать последствия.
Я закончил, воцарилось ошарашенное молчание. Больше всего, конечно, был ошарашен господин Ноговицын, ее величество, видимо, зная меня, в шоковое состояние от наглости не впала. Я бы даже сказал, ей нравилось мое поведение, как нравится воспитателю пусть неправильный, но искренний и важный для развития поступок воспитанника. Наконец, ее властный голос произнес:
