Ознакомительная версия.
Профессор взглянул на осколки бокала, нахмурился, но поднимать не стал, а просто задвинул их под столик ногой, обутой в мягкий кожаный тапок с загнутым кверху носком. Купленные пятнадцать лет назад на стамбульском рынке, тапочки до сих пор служили Терехову верой и правдой.
Все еще бросая на приемник быстрые взгляды (привычка, приобретенная за долгие годы), профессор подвинул к себе новый бокал и наполнил его вином почти доверху.
Потягивая вино, он припомнил слова брата, которые когда-то удивили и заворожили его.
– Изучая двойные звезды, – сказал тогда Александр, – я обратил внимание на одну странную особенность: хотя «связаны» друг с другом светила разных классов, многие характеристики у них совпадают. И чем старее этот «дуэт», тем таких совпадений больше. И тогда я предположил, что большая звезда воздействует на малую, превращая ее в свое подобие. Но какими средствами? Не время ли переносит информацию, заставляющую одну звезду принимать облик другой? Чтобы выяснить это, я навел на звезды телескоп, объектив которого закрыт так, чтобы ни свет, ни какое-либо другое излучение не влияли на показания приборов. И приборы показывали удивительные вещи. У окуляра телескопа, наведенного на звезду, изменилась частота колебания кварцевых пластинок. А у гироскопа, подвешенного к весам, изменилась масса. Тогда я навел телескоп на ту точку неба, где звезда, по расчетам, должна находиться сейчас. И снова зафиксировал тот же «поток времени».
– Саша, а где доказательство, что именно поток времени идет от звезд? Может, это и не время вовсе, а какое-то новое, незнакомое нам явление?
– Возражение справедливое, Борис. Но тут важно другое: что-то все-таки со звезд приходит. В том числе и оттуда, где звезда была раньше. Какая-то информация. А это значит, что прошлое живет рядом с нами, только в другом измерении, и когда-нибудь мы сможем пересекать реку времени в любых направлениях.
– Прошлое существует в единственном варианте. Его нельзя изменить.
– Надеюсь, что кто-нибудь когда-нибудь докажет тебе обратное.
Воспоминание о том кухонном разговоре настроило профессора Терехова на сентиментальный лад. Он смахнул с ресниц слезы, поднял бокал и осушил его до дна. Потом потянулся за бутылкой, но тут лампочка на панели управления Машины судорожно замигала, и громкий гудок зуммера пронзил пропитанную парами атмосферу комнаты.
Терехов поднялся с кресла и заспешил к Машине. Квантовая камера-ресивер, которую они с Егором окрестили «почтовым ящиком», стояла на специальном деревянном постаменте. Терехов мягко прошелся подушечками пальцев по клавишам настройки, мысленно досчитал до пяти, чтобы успокоиться, а затем до упора вдавил кнопку рисивера.
«Почтовый ящик» стал медленно выцветать и таять, и через несколько секунд исчез совсем.
– Переместился, – с облегчением выдохнул Терехов.
Прошло еще секунд десять, воздух над постаментом стал стремительно сгущаться, и наконец «почтовый ящик» вновь материализовался на прежнем месте. Только теперь он не был пустым. Профессор поднял передний щиток, запустил руку в «камеру» и достал циркониевый браслет, который когда-то принадлежал его брату.
При виде браслета на глазах у Терехова снова выступили слезы.
– Четвертый предмет, – пробормотал он довольным голосом. – Скоро, Саша, очень скоро…
В этот момент сигнальная лампочка снова замигала, но уже с другой частотой. Профессор надел браслет на запястье левой руки, затем подошел к щитку Машины и переключил пару рычажков. В Машине что-то тихо загудело и защелкало. Терехов настороженно посмотрел на Егора, тело которого «парило» в полупрозрачной пластиковой ванне. Вид у Егора был безмятежный и спокойный, словно у крепко спящего человека.
Профессор снова повернулся к щитку и клацнул еще одним рычажком. Маленькие мониторы, которые получали импульсы от датчиков, прикрепленных к голове Егора, замерцали, и показатели на них стали меняться.
Терехов снова посмотрел на своего молодого помощника. Тот заворочался в ванне, дернул головой, а затем разомкнул губы и прошептал:
– Прости, Грофт… Дальше тебе придется выпутываться самому.
После чего открыл глаза и потянулся рукою к прозрачной маске, защищающей лицо от наполняющей ванну маслянистой жидкости.
– Гитлер – настоящий сукин сын, – говорил Волчок, уплетая бутерброд с колбасой и запивая его горячим, сладким кофе. – Как подумаю, сколько миллионов людей полегло из-за этого гада – выть хочется!
– Я тебя прекрасно понимаю, Егор, – сказал профессор, с теплотой глядя на своего помощника.
Тот был еще слаб и бледен, как после тяжелой болезни, но силы стремительно возвращались к нему. Он уже успел принять душ и теперь сидел за столом в махровом халате, с зачесанными назад влажными волосами.
– У меня был шанс прикончить этого козла, – с воодушевлением проговорил Волчок. – Не поверите – я кое-как удержался!
Терехов вздохнул:
– Егор, Егор… Сколько раз уже я тебе говорил о том, что ход истории менять нельзя.
Волчок дернул плечом и сухо произнес:
– Не понимаю: что бы изменилось? Вторая мировая была уже в разгаре. Ну, закончилась бы война на пару лет раньше – кому от этого было бы плохо? Мы бы спасли от смерти миллионы людей.
– Гитлер – одна из ключевых фигур двадцатого века, – назидательно изрек Терехов. – Каждый день его жизни имел для нашей планеты поистине вселенское значение.
Егор куснул бутерброд и проговорил с набитым ртом:
– Видел я вашего фюрера – человек как человек, ничего необычного. Почитайте «Войну и мир» Льва Толстого. Там четко сказано: историю вершат не полководцы и «гении», а сам народ. Ну, а ваши «великие» – всего лишь жестяные фигуры. Мусор, вынесенный на берег морским прибоем. Но суть-то не в мусоре, а в самом море!
Профессор улыбнулся. Потом глотнул вина из бокала, облизнул губы и сказал:
– Ты знаешь писателя по имени Томас Манн?
– Знаю, – отозвался Егор. – Читал его «Волшебную гору». И еще какой-то рассказ про Венецию.
Профессор одобрительно кивнул и сказал:
– Так вот, Томас Манн сказал о Гитлере буквально следующее: «Этот парень – настоящая катастрофа. Нет никаких причин не интересоваться его характером и судьбой».
– И что?
– А то, что он не прибрежный мусор, а, скорее, ураган, который привел в движение море и вызвал страшную бурю. Все важнейшие решения, приведшие к развязыванию, наращиванию и расширению Второй мировой войны, а также определившие ее исход, принимались конкретными людьми, а не «народными массами», партиями или классами. Этих людей было совсем немного, и главнейших можно пересчитать по пальцам. Невиль Чемберлен, Адольф Гитлер, Уинстон Черчилль, Иосиф Сталин, Франклин Рузвельт. Вот, пожалуй, и все. Подлей-ка мне вина, оно к тебе ближе, чем ко мне.
Ознакомительная версия.
