Вздохнув, он перевернулся на бок. Теперь его щека покоилась на внутренней поверхности бедра Найлы, и темные, отросшие за время странствий волосы щекотали ее живот. Досадливо сморщив носик, девушка спихнула голову Одинцова пониже, и его губы прильнули к бархатистому колену. Против этого она не возражала.
Найла была невысокой стройной девушкой с огромными черными глазами, которые иногда становились необычайно теплыми и ласковыми, но также, в некоторых обстоятельствах, как успел убедиться Одинцов, могли метать молнии. Изящная фигурка, длинные ноги безупречных очертаний, маленькие налитые груди делали ее очень привлекательной. Тело ее казалось хрупким, с тонкой костью, но девушка обладала изрядной физической силой и была гибкой, как кошка. Лицо Найлы не являлось образцом классической красоты: алые губы, по-детски пухлые, чуть вздернутый задорный носик с россыпью едва заметных веснушек, щеки с ямочками, маленький подбородок, высокий лоб с едва заметной морщинкой. Она не была красавицей, но обладала тем, что всегда ценилось мужчинами превыше холодной красоты, — чарующей, неотразимой прелестью.
И лицо ее обрамляли вьющиеся черные локоны, густые и блестящие! Первая брюнетка, встреченная Одинцовым здесь — если, конечно, не считать ксамитки Р'гади. Но свидание с ней явилось столь мимолетным…
Найла была белокожей, хотя тело ее покрывал ровный загар. Как она объяснила Одинцову, на ее родине, огромном острове Калитан, мирно уживались две расы: аборигены — невысокие, крепкие, с телом цвета меди, похожие по ее описанию на индейцев, и более поздние переселенцы с Перешейка. Их, людей белой расы, было сравнительно немного, едва ли один из десяти, но власть на Калитане принадлежала им. Переселение случилось в давние времена и произошло без кровавых эксцессов; мореплаватели с севера, обладавшие гораздо более высокой культурой, сначала породнились с вождями меднокожих, а потом поглотили местную аристократию. Они не воспринимались как чужие, их потомки в глазах калитанцев были законными наследниками древних правящих фамилий. Верно было и обратное: туземная кровь, текущая в жилах Найлы, являлась для нее предметом гордости, знаком родства с исконными обитателями Калитана.
Взгляд Одинцова перебрался с личика Найлы к бронзовому барельефу, украшавшему дверь кают-компании — так он называл просторный салон в кормовой надстройке. Змей-Солнце, Йдан, калитанская ипостась светлого Айдена, гордо распустил свой оперенный лучами капюшон над диском-щитом, который был не чем иным, как картой восточного полушария планеты. Да, калитанской знати было известно, что их мир имеет форму шара. Правда, их жрецы полагали, что эта сфера балансирует в неизменном и вечном пространстве небес на кончике хвоста великого Йдана, и если людские грехи переполнят чашу терпения божества, то одним небрежным движением оно сбросит планету, со всеми ее континентами и морями, империями и княжествами, прямо в огненную пропасть, лежащую внизу. Впрочем, данное обстоятельство не мешало калитанцам, и белым, и смуглокожим, грешить. Они воевали и убивали, однако в меру, без излишней жестокости, а еще изменяли, обманывали, прелюбодействовали и предавались пороку пьянства. Но более всего они торговали.
Ибо Калитан являлся морской торговой республикой, управляемой советом старейшин. Большой плодородный остров, втрое превосходивший по площади Крит и подобный ему очертаниями, занимал выгодное положение в западной части Калитанского моря — гигантского залива Южнокинтанского океана. На бронзовом щите, которым балансировал Йдан, остров был помечен продолговатым темно-зеленым изумрудом. В тысяче километров от него, строго на запад, лежало побережье эдората Ксам, в полутора тысячах к северо-западу — княжество Хаттар, древняя прародина калитанской элиты; расстояние до прочих Стран Перешейка и Кинтана было примерно таким же. Быстроходные суда островитян при попутном ветре покрывали путь к континенту за пять-шесть дней, связывая все державы на западе, севере и востоке надежной сетью транспортных морских линий.
Но Одинцова больше интересовал тот факт, что к югу от Калитана начиналась зона саргассов, непроходимых водорослей, служивших как бы продолжением Великого Болота в океане. Двойным кольцом тысячекилометровой ширины саргассы и бездонные топи охватывали планету по экватору, и между этими барьерами струился Зеленый Поток. Калитанцы, народ мореходов, знали о нем и страшились больше, чем падения в огненную бездну под хвостом Йдана. В отличие от остальных обитателей планеты они на собственном опыте убедились, что саргассы не столь уж непроходимое препятствие — в полосе водорослей существовали разрывы, извилистые, как скандинавские фьорды, в них текли «реки» — то медленные, то быстрые, соединяющие южную часть Калитанского моря с Зеленым Потоком, и эти течения, зарождавшиеся где-то на границе исполинской багрово-зеленой массы саргассов, иногда уносили неосторожных мореходов к экватору.
Вернувшихся не было: никто не умел находить дорогу в лабиринте постоянно меняющихся шхер, среди странной растительности, что вздымалась из глубины океана, — ветры, течения и штормы то открывали один проход, то закрывали другой. И никто не мог грести против течения, преодолевая сотни и тысячи километров, или плыть, пользуясь ветром и парусом, в безбрежности саргассова материка. Этот барьер был преодолим только в одну сторону — в сторону вечности, в беспрерывную карусель Великого Потока, протянувшего жадные щупальца сквозь поля водорослей на север и на юг, выхватывающего с этой границы своих владений зазевавшихся мореходов. И корабль Найлы был их последней жертвой.
История, которую она поведала Одинцову на превосходном ксамитском, оказалась весьма тривиальной. «Катрейя» принадлежала ее отцу, киссану Ниласту — сей звучный титул он перевел так: «президент грузопассажирской морской компании». Судя по убранству корабля, фирма была не из мелких, что гарантировало Ниласту почетный пост старейшины. В последние годы, уже вступив в преклонный возраст, он больше увлекался политикой, чем торговлей. Тогда-то по его заказу и построили «Катрейю» — превосходный корабль из драгоценного дерева тум, исключительно твердого, способного противостоять солнцу, ветрам и волнам.
«Катрейя» напоминала Одинцову португальскую или испанскую каравеллу со старинных гравюр, хотя, несомненно, отличалась от этих земных судов многими деталями, незаметными его неопытному взгляду. Он смутно припоминал, что каравеллы как будто бы несли три мачты, тогда как у «Катрейи» их было только две. Специалист скорее назвал бы ее примитивным бригом, но Одинцов в данном случае подчинился эмоциональному впечатлению: ему судно Найлы казалось похожим на каравеллу, и точка.
