Выдержав небольшую паузу, я закончил:
— А то ты, как я погляжу, совсем засиделась в девках. — Я широко улыбнулся, подмигнув и слегка кивнув, как бы говоря всем своим видом: «Ну не ломайся, милочка, давай соглашайся, скучно не будет, я обещаю... »
— Интересное предложение, можно будет подумать об этом на досуге, когда разберемся с нашими делами.
Казалось, никакая грязь не могла запятнать это поистине необыкновенное создание. Лайя в совершенстве владела собой, только зрачки чуть-чуть расширились, хотя и это, может быть, мне только показалось.
— Вот-вот, — радостно подхватил я, — а то, знаешь, была у меня одна такая знакомая, вся из себя гордая, как королева из какого-то древнего рода. Недотрога недотрогой. Ей вот так прямо и откровенно говоришь: «Давай-ка, подруга, потрахаемся на досуге», — а она прямо как поэтесса: «Я рождена лишь для скольжения по водной глади... » И что самое интересное, — я наигранно вздохнул, — со мной ни в какую, а оказалась-то шлюха шлюхой, и в конечном итоге ее какой-то сутенер утопил в грязной болотной жиже. Вот и доскользилась... Ну ты-то, я вижу, не такая! С тобой-то мы договоримся? — полуутвердительно-полувопросительно закончил я, в очередной раз растянув рот в маслянисто-похотливой ухмылке.
Судя по всему, я мог сказать какую угодно гадость в ее адрес, это не вывело бы из равновесия мою собеседницу, но так чудовищно оскорбить святую вещь — орден, который был для нее больше чем религией, было неслыханным кощунством...
Лайя на мгновение прикрыла веки, как будто неожиданно сморенная сном, а затем открыла глаза и очень четко, почти по слогам, произнесла:
— Оасала, мента силу Ту...
— Повторяй за мной вслух, — голос Милой в моей голове звучал отрезвляюще ясно: — Эсно, кала, мио, ласс...
Я медленно и четко произнес незнакомые мне слова.
— А теперь быстро возьми рассеченную ею вазу и прочерти на столе осколком стекла равнобедренный треугольник, обращенный вершиной к ней, а внутри его — латинскую «S».
Я сделал все, как она сказала, — осторожно, двумя пальцами, взялся за краешек вазы, поднял ее, а затем резко начертил на столе загадочный символ.
На этот раз сидящая напротив меня женщина проявила хоть какие-то эмоции. Кожа на ее лице резко побелела, глаза готовы были прожечь меня насквозь яростным огнем, и несколько мгновений мне казалось, что она мучительно разрывается между желанием немедленно убить меня и какой-то неведомой силой, запрещающей сделать это.
Затем она встала и, вернув лицу прежнее по-киролевски величественное выражение, произнесла:
— Не сотвори себе бесконечную печаль, когда жизнь миновала тебя...
После чего резко развернулась и пошла прочь.
— Тебе только что очень крупно повезло. — Голос Милой в моей голове звучал подчеркнуто серьезно. — Она пришла сюда, чтобы убить тебя.
— И что же ее остановило?
Мне было по-настоящему интересно — человек подходит, садится к тебе за стол, мило болтает, а сам прекрасно знает, что не уйдет отсюда, пока не исполнит задуманное, убив своего собеседника. И вдруг, ни с того ни с сего, какая-то абракадабра из нескольких фраз и полудетского рисунка на столе в корне меняет ситуацию — противники расходятся с миром, и ничто не напоминает о том, что секунду назад кто-то мог умереть.
— В государственной библиотеке, электронный вариант, есть фотокопия древнего манускрипта, относящегося как раз к тому времени. В нем упоминается о легенде, связанной с династией Ганнлоу, согласно которой к императору под видом посла прибыл наемный убийца. Они побеседовали наедине, после чего, по каким-то одному ему ведомым причинам, киллер отказался от своих замыслов. Он спокойно попрощался и произнес странную на первый взгляд фразу: «Оасала, мента силу Ту», что дословно означает: «Понять человека непросто». Император улыбнулся и ответил: «Эсно, кала, мио, ласс» — «Всегда нужно стремиться к этому» и начертил на столе треугольник с латинской «S» посередине: знак гильдии убийц, к которой принадлежал мнимый посол.
Больше никакой информации относительно династии Ганнлоу и ордена «Скользящие по водной глади» не было, но, проанализировав ситуацию сквозь призму истории нашего мира (древние культуры имеют много схожего), я пришла к выводу, что, возможно, эта легенда — не просто красивый вымысел и несет в себе определенный философский смысл: нельзя убить человека, не дав ему хотя бы призрачный шанс на спасение.
— Подозреваю, — продолжала Милая, — что ты был первым за несколько прошедших веков, кто воспользовался этой возможностью.
* * *
Она никогда не принадлежала сама себе. Ребенок без детства, подросток без отрочества, женщина без мужчины...
С самого раннего возраста Лайя была заложницей древней родовой чести и своего происхождения. По большому счету детства у нее и не было. Вместо него были свод правил и сложная система подготовки, вместившая в себя древний опыт и знания многих поколений предшественников.
Отец умер еще до ее рождения в страшном и пустом месте, название которого нельзя было произносить вслух, чтобы не потревожить души не вернувшихся оттуда воинов. Мать скончалась при родах, так и не увидев новорожденную дочь. Говорили, сказалось древнее проклятие или часть предсказания, согласно которому последняя из рода Ганн-лоу будет держать в своих руках чашу мироздания, и только от нее будет зависеть, отправится все сущее в пустоту вечного мрака или будет жить дальше.
Человек без имени, основавший орден «Скользящие по водной глади», предсказал чуть ли не все великие события и катаклизмы грядущих веков. Он оставил манускрипт с подробными описаниями своих прорицаний, что позволило самому ордену, а также потомкам династии Ганн-лоу пережить несколько столетий, различным образом воздействуя на политическую жизнь огромного государства-империи, занимавшего седьмую часть обитаемой суши этого мира.
Записи манускрипта неожиданно обрывались за полвека до рождения Лайи. И было совершенно непонятно, уничтожены они специально или мудрость пророка не простиралась настолько далеко во времени.
Вслед за этим произошло много событий, прямо или косвенно повлиявших на сам орден и на династию древних правителей. Великая империя распалась, раздираемая внутренними противоречиями и вторжением извне, а затем вновь сплотилась, но уже под эгидой нового псевдонародного правления. Однако красный дракон, пришедший на смену древнему тигру, был слишком ненасытен, требуя все новой и новой крови, поэтому в конце концов пал от когтей своего же собственного птенца — власть перешла к военной диктатуре, которая вернула некогда великому государству былое могущество, заставив считаться с собой весь остальной мир.
