Директор чиркнул спичкой и она сломалась в него в руке. Закурить контр-адмирал так и не дал — отобрал пачку с сигаретами.
— Нет, ну какого хрена ему было нужно? А? Какого мать твою, хрена? Он капитан фрегата в том возрасте, в котором я еще — и первого лейтенанта то только получил.
— А ты не думаешь, что он как то связан со всей этой дерьмовой историей с наркотой. Или — полагаешь, что тогда — все всплыли?
— Черт бы его побрал. Тогда мы тут что делаем?
— Выполняем приказы. Только и всего.
Директор задышал — шумно, как загнанная лошадь.
— Я больше не могу. Прошу отправить меня… с понижением, куда угодно. Хоть адмиральским баркасом командовать, синьор контр-адмирал.
— У тебя срок когда выходит?
— Четыре месяца еще. Но я не дотяну.
Контр-адмирал пожал плечами.
— Сам просишь. Должен же кто-то за это ответить.
— А этот сучонок?
— Забудь. Раз и навсегда.
Пограничная зона
Абиссинская территория, район города Феерфеер
Несколько дней спустя
Город Феерфеер на границе между двумя государствами — выполнял примерно ту же роль, что и Доло Одо, только торговля шла в основном на сомалийской стороне, и город сам был на сомалийской стороне. Раньше, когда работал порт — здесь проходил один из двух торговых маршрутов до Аддис-Абебы, второй — вел в Аддис-Абебу из порта Джибути, маленькой колонии Франции в стратегически важном месте — Аденском Заливе и проливе, известном как «Врата Скорби», Баб-эль-Мандеб. Сейчас — порт Могадишо не работал и на десятую часть своих возможностей, французское Джибути стало третьим по товарообороту портом континента, а город Джибути — строился примерно теми же темпами, как и русский Бейрут после восстания там. Сейчас — город Феерфеер был еще одним местом, где цвела пышным цветом контрабанда, было полно беженцев, стояла стена и по обе стороны от нее — вооруженные солдаты, Мир ушел с этой земли — и непонятно было, вернется ли он сюда когда-нибудь снова…
Примерно в километре от границы — на обочине дороги стоял конвой, причем такой, при виде которого водители грузовиков опасливо сбрасывали скорость и жались к обочине, а пешие торговцы и пастухи — и вовсе обходили это место десятой дорогой. На обочине — один за другим стояли три черных как смоль запыленных Даймлер-Бенц G, три роскошных и очень прочных машины как нельзя лучше подходящих для африканских условий эксплуатации. Следом за ними — стоял носатый бронированный Магирус, причем не бурского производства — а настоящий, германский. В кузове, на прочной турели стоял автоматический гранатомет, а на круге над просторной, двухрядной как у пожарного автомобиля кабиной водителя — еще и крупнокалиберный пулемет. И у того и у другого дежурили солдаты — белые солдаты. Германские солдаты из Африканского корпуса и возможно даже — германские парашютисты или егеря.
В третьем Мерседесе — сидящий в одиночестве на заднем сидении немец в очередной раз посмотрел на часы, потом пробормотал привычное «швайне». Было прохладно — кондиционер сохранял прохладу, черные машины считались в Африке самыми престижными, потому что в них не могло быть кондиционера. Сам немец — был среднего роста, с худым, суровым, чисто выбритым лицом, коротко постриженными светлыми волосами, ему явно было около сорока лет, скорее больше сорока, чем меньше. На нем была коричневая, с короткими рукавами рубашка Африканского корпуса без знаков различия и такого же цвета, аккуратно отглаженные брюки. Этого немца хорошо знали во всем регионе, и те кто знал — боялись, а те кто знал его хорошо — боялись еще больше. Это был сам рейхскомиссар безопасности Абиссинии, рейхскриминальдиректор Манфред Ирлмайер, находящийся в длительной служебной командировке высокопоставленный сотрудник гестапо — четвертого управления РСХА, Главного управления имперской безопасности. Здесь он одновременно курировал и полицию, и местную службу безопасности и службу безопасности посольства Священной Римской Империи, чей штат насчитывал две тысяч человек и все они пользовались дипломатической неприкосновенностью. Рейхскриминальдиректор Манфред Ирлмайер был королем и даже Богом в своем маленьком мирке, он не подчинялся никому, даже послу — только начальнику четвертого управления РСХА генерал-майору полиции Кригмайеру и начальнику РСХА, генерал-полковнику полиции Элиху. Он любил знать все и обо всех, находился на месте службы уже двенадцать лет и не подал в Берлин ни единого рапорта с просьбой о замене, он любовно копил картотеку на всех местных и на немцев, и можно было быть уверенным, что если ты перепьешь шнапса и устроишь дебош на улице — это обязательно найдет отражение в картотеке доктора Ирлмайера. Он не любил указания из Берлина, потому что полагал, что лучше знает, что нужно делать здесь во благо Германии, а те умники с Принцальбрехтштрассе — просто выделываются, чтобы обеспечить свою карьеру. И уж конечно, он не заслужил того, чтобы ему передавали сомнительные указания за подписью генерала Элиха и приказывали их исполнить, не объясняя, что к чему. Исполнить то он их исполнит, на то он и немец — но предпримет и свои меры безопасности.
Он снова глянул на часы. Да что же это такое.
Рейхскриминальдиректор, поднял трубку, которая находилась между сидениями, набрал номер второй рефературы. Ответил, как и должен был, начальник рефературы-2, доктор Курт Зайдлер, его правая рука. Официально, он отвечал за административные, правовые и финансовые вопросы — но все в Аддис-Абебе знали, что при отсутствии Ирлмайера делами заведует доктор Зайдлер, как бы не называлась его должность. И это не обсуждалось.
— Слушаю, доктор Ирлмайер.
— Доложите.
— Полиция работает по усиленному плану безопасности, аэропорт и все дороги взяты под усиленное наблюдение. Производится проверка документов на улицах. Никаких инцидентов зафиксировано не было.
— Усилить бдительность. Особое внимание на аэропорт. Снимайте на пленку всех прибывающих пассажиров.
— Есть.
— Усилить бдительность — повторил Ирлмайер — может произойти все что угодно.
Прослуживший здесь десяток с лишним лет рейхскриминальдиректор знал, как все начинается в Африке — внезапно, и как все заканчивается — большой кровью…
Он не понимал, что происходит. Не понимал — кого он должен встретить лично и как у человека, перешедшего границу, могут оказаться сведения, имеющие отношения к безопасности Рейха. Но поскольку ему приказали приехать сюда, сидеть и ждать — он приехал сюда, сидел и ждал…
Человек, которого они ждали, появился с двадцатиминутным опозданием. Это был человек в простом, темном балахоне, подпоясанном веревкой — одежда характерная для монастырей, которых было немало и в православной Абиссинии.[41] На ногах у него были грубые сандалии из веревок и старых автомобильных покрышек, и выглядел этот человек — как странствующий монах.
