— Не забудьте записывать каждую деталь, — произнес Хоффман. — И предоставьте нам остальное.
Ему нужно было уходить. Он поправил фуражку, на ощупь повернул ее так, чтобы металлический герб находился прямо над переносицей, и взялся за ручку двери. Внезапно в коридоре раздались торопливые шаги, дверь распахнулась и ударила его. На пороге стояла Хейман, белая от ярости. Старуха наверняка немало повидала на своем веку, но Хоффман никогда не видел у нее на лице такого потрясенного выражения. Лишь через несколько секунд она смогла войти в комнату и заговорить.
— Убирайся к чертовой матери из моего госпиталя, ублюдок! — прорычала она. — И постарайся никогда не попадать сюда. Потому что я оставлю тебя истекать кровью на полу, тварь!
Она обращалась к Треску, но у Хоффмана было такое чувство, что его она тоже имеет в виду. Однако ему не нужны были приказы, он и без того собирался уходить. Он остановился лишь затем, чтобы взглянуть в лицо Хейман и дать ей понять, что не собирается участвовать в драке за территорию.
— Обсуждайте это с Председателем, — произнес он. — У меня очень много дел — я должен выяснить, как им удалось подорвать еще одно судно. Все матросы погибли, если вас это интересует.
Хоффман воспользовался затишьем, для того чтобы выйти и спуститься на учебный плац. «Что теперь?» Положительной стороной в нескончаемом потоке неприятностей было то, что ему некогда было подолгу заниматься какой-то одной проблемой, да никто и не ожидал от него этого. Нужно подумать о жителях Пелруана. И Майклсон — чем там занимается его долбаный флот? Неужели они уже не в состоянии защитить кучку рыболовных лодок?
«Придется наподдать тебе хорошенько, Квентин. Так больше не может продолжаться».
Хоффман остановился, чтобы вызвать по радио Аню. Вставляя наушник в ухо, он заметил, что у него дрожат руки.
«Надеюсь, это просто старость».
— Вы в порядке, сэр? — Солдат из отряда, занимавшегося охраной базы, Джейс Страттон, подбежал к нему, держа наготове автомат. Должно быть, выстрел услышала половина гарнизона. — Случайный выстрел?
— Нет. — Прежде чем идти в командный центр, нужно было взять себя в руки. Он на несколько минут зайдет к себе. — Это инди показывают нам, как надо обращаться с пленными. Не ходите туда. Мы здесь ничего не можем сделать.
Страттон взглянул через плечо Хоффману, как будто ждал, что неприятности в любую минуту могут возникнуть в дверях госпиталя. Он был ненамного старше парня, на глазах у которого только что застрелили человека. Но он воевал на передовой, он видел, как погибли его родные. Это добавляло человеку лет.
— Как скажете, сэр, — произнес Страттон. — Они собираются их казнить? А разве это правильно?
«Этот ублюдочный Треску прав. Надо думать об Андерсене и других».
— Это отвлеченный вопрос. — Хоффман продолжал идти. Окна всех административных зданий — Центра, госпиталя, офиса Прескотта, даже нескольких казарм — выходили на площадь, и здесь невозможно было пройти незамеченным. — Мы бы все равно пристрелили этого подонка. — Он включил рацию. — Аня, скажите Прескотту, что Треску застрелил одного из пленных. И найдите мне Гавриэля.
— Он уже связался с нами, сэр. Он хочет приехать, чтобы поговорить с вами.
— Отправьте за ним «Броненосец». Не хочу собирать с дороги потроха гражданских.
— Будет сделано, сэр.
Жилище Хоффмана представляло собой две комнатушки под крышей здания штаб-квартиры, ничего особенного. Он поднялся наверх по пожарной лестнице, чтобы избежать разговоров, к которым он пока не был готов. Закрыв за собой дверь, он включил холодную воду и ополоснул лицо. Он сам не знал зачем. Его это почему-то успокоило.
«Они убивают наших солдат. Я бы сам это сделал. Черт, что это со мной такое?»
Хоффман чувствовал, что предает память Андерсена, испытывая даже самые ничтожные угрызения совести из-за убийства негодяя-бродяги. Неотвязный голос зазвучал снова, напоминая ему о том, что когда-то он сам взял на себя роль судьи и присяжных, отправляя правосудие одним выстрелом, потому что это было необходимо для спасения множества жизней.
«Ну хорошо, да, я все понял. Отвращение к самому себе. Лицемерие. И тому подобное дерьмо. Треску и я, сделанные из одного теста. Но хоть я и все понимаю, это не поможет».
Он провел ладонями по голове и, присев на край кровати, принялся рассматривать доски пола. На миг он снова перенесся в свою комнату в Анвегаде — они были почти одинаковы, вплоть до крошечного окошка с видом на бескрайние просторы.
«Мы делаем одно и то же каждый день — до самой смерти».
Хоффман сам не знал, долго ли так сидел. Возможно, всего несколько минут. Затем заскрипели ступени, и он, слегка приподняв голову, увидел на пороге пару ботинок.
— Вик?
Хоффман выпрямился, сложил руки на коленях. Берни прислонилась к дверному косяку.
— Мне просто нужно было собраться с мыслями перед разговором с нашим блестящим лидером, — произнес он.
— Чушь собачья!
— Значит, ты все слышала.
— Здесь трудно не услышать выстрела. Или разъяренную Хейман, требующую встречи с Прескоттом. Об этом знает уже вся база, Вик.
— Значит, мне не придется тратить время на объяснения.
Берни, присев на корточки, заглянула ему в глаза. Синяки у нее на лице уже пожелтели и скоро должны были исчезнуть.
— Несколько месяцев назад ты готов был вышибить Джону Мэсси мозги за то, что он со мной сделал, и ни секунды не сомневался в своей правоте. А что изменилось сейчас? Эти подонки убили Андерсена, еще несколько солдат превратились в калек. Я бы добровольно вызвалась пристрелить парочку.
Берни невозможно было лгать. Несмотря на многолетнюю разлуку, она по-прежнему знала его лучше, чем кто-либо другой из живущих. И еще она знала прежнего Хоффмана, настоящего Хоффмана, уверенного в себе сержанта, до того как он стал тем, кем не должен был становиться.
— Мне кажется, все дело в Кузнецких Вратах, — произнес он. — За последние несколько дней все вокруг напоминает мне об этом.
Наверное, он слишком хорошо скрывал правду об осаде. Все люди, находившиеся в то время в сознательном возрасте, знали, что положение было отчаянным и не укладывалось в представления КОГ о честной войне. Но они не знали всех подробностей. Те, кто знал все, были мертвы — за исключением самого Хоффмана.
— У нас уже входит в привычку все утаивать друг от друга, а, Вик? — сказала Берни.
Когда Хоффман говорил Берни, что они единственные оставшиеся в живых из своего поколения солдат Двадцать шестого Королевского полка Тиранской пехоты, он и сам не знал, что говорит правду. После того разговора он просмотрел список солдат и сержантов полка, составленный в то время, когда его произвели в офицеры, и понял, что слова его совпали с действительностью. Они были единственными выжившими.
