— Кажется… — неуверенно проговорила золотоволосая, — дрова березовые… и осиновые.
— Просяные лепешки, — усердно крутя головой и нюхая воздух, сказал Оттар. — Жареная свинина… кукурузные хлебцы… зайчатина… Что еще?.. Похлебка… из овса.
— Похлебка из проса, — снова поправил северянина Кай. — Но в остальном — правильно. Хорошо, брат Оттар! А вы, ваше высочество… Неверно. Дрова — клен и ясень.
— Это нечестно, — нахмурилась принцесса. — Я взяла на себя более сложную задачу. А по части еды сэр Оттар кого угодно за пояс заткнет.
— Это — да, — радостно подтвердил северянин. — В этом вы правы, ваше высочество. Насчет пожрать — тут мне равных нет. С самого детства приучен так: ежели что есть пожрать, так надо до конца подмести. Лопнуть, а ни крошки не оставить… В ваших краях, наверное, про Жадоеда не слыхали? — неожиданно осведомился Оттар.
— Признаться, не слышала, — сказала принцесса.
Отрицательно ответили и Кай с Гербом.
— Значит, только в моих краях эта Тварь водится, — заключил Оттар. — Мне еще мамаша про него рассказывала, когда я малой был… Видом Жадоед не человек, но и не зверюга. Тело у него — кривое поленце черное, рук и ног по две пары и все — длинные–предлинные. Он из теней, что по углам дома лежат, рождается и передвигаться может: хочешь, по полу; хочешь, по стенам; хочешь, по потолку. И на руках, и на ногах — все равно. Башки у Жадоеда нет. А есть — там, где брюху должно быть — зубастая пасть. А из той пасти язык черный свисает, тоже длинный–предлинный. Он этим языком подбирает остатки еды, которую люди не доели. А по объедкам, ровно как по следу, находит человека, который объедки эти оставил. Накидывает язык свой, как петлю, душит и в зубастую пасть утягивает. Сжирает, значит. Ух, я боялся Жадоеда, когда малой был! Да не я один, все мальцы из нашей деревни боялись. И не было случая, когда кто–нибудь из нас что–нибудь не доел… Я и посейчас этого чудища боюсь, — признался вдруг Оттар. — И не стыдно нисколько! — торопливо повысил он голос, будто ждал, что кто–то из спутников вот–вот начнет его стыдить. — Не стыдно, потому что никакой Твари, кроме этой, никогда в жизни не боялся. А уж сколько я Тварей перевидал! И перебил их сколько… А Жадоед… Я вырос давно, а все еще нет–нет да и приснится он мне.
Северянин передернул широченными плечами.
— Послушай, сэр Оттар, — сочувственно проговорила принцесса, — а Жадо… питом тебя в детстве не пугали?
— Кем? Кто? Как это? — встрепенулся северный рыцарь.
— Жадопит, — повторила Лития. — Такое жуткое страшилище, которое после каждой попойки выползает из угла и выхлебывает, что осталось в кувшинах и кружках. А потом и до самих бражников добирается, которые не допили… Наверное, все–таки пугали, — определила она. — Потому что ты, сэр Оттар, ни за что не оставишь ни в кружке, ни в кувшине ни самой крохотной капли вина.
Не дожидаясь ответа, она рассмеялась. Расхохотался и Герб. Даже Кай решил посмотреть сквозь косую трещину панциря своей озабоченной настороженности — улыбнулся.
— Ну вот, — буркнул Оттар. — Я, можно сказать, душу вам открываю, а вы ржете… То есть это вы ржете, братья, — быстро поправился он. — А ее высочество — изволит веселиться.
— Ох, сэр Оттар, — отсмеявшись, сказала Лития. — Только что вы так умно рассуждали о мотивах действий Высокого Народа, и вот — на тебе! Жадоед!
— А ежели я и на самом деле его боюсь, — проворчал северянин. — Вот так, в уме здравом не боюсь, а когда ночью привидится — в холодном поту пробуждаюсь!
— Тут я могу тебя понять, брат Оттар, — сказал Кай. — Твари внутри нас всегда оказываются страшнее Тварей, которых можно встретить в действительности.
Староста Барбак задыхался от волнения. Это надо же: сама принцесса Гаэлона гостит в его доме! Никогда бы он не поверил в то, что такое может произойти, а тут… Нет, как и всякий подданный королевства, он знал, конечно, что ее высочество принцесса Лития следует в Дарбионский королевский дворец из какой–то дальней крепости, где ее прятали от богомерзкого полудемона Константина, но ему почему–то казалось: все судьбоносные для страны события происходят где–то далеко–далеко от его деревни. Староста Бар–бак и барона–то Жарома, на чьей земле он жил, видел всего несколько раз в жизни, а сейчас — поди–ка! Ее высочество принцесса Гаэлона Лития! Дочь старого короля Ганелона, подло убитого приспешниками Константина!
Двор дома старосты был просто забит народом; забор, на котором, словно галки, сидели вездесущие мальчишки, трещал и угрожал опрокинуться; в открытых воротах толпились любопытные; вытягивая шеи, пытались заглянуть поверх голов своих земляков в окна дома. Хорошо еще, у Барбака руки не доходили покрыть двор, а то не обошлось бы без жертв — в закрытом пространстве несколько человек точно задохнулись бы.
Семья Барбака: жена, двое сыновей–подростков и дочь Авлена (та самая, которую староста прочил в жены Ажу), помещалась на крыльце. Сам Барбак прислуживал за столом принцессе и ее спутникам, не желая делиться высокой этой честью ни с кем.
Сейчас, когда напор бьющего у старосты в груди восторга понемногу стал ослабевать, он посматривал на принцессу уже… несколько удивленно. Все–таки совсем не так он представлял ее высочество. По представлениям Барбака принцесса должна быть в пышном платье, богато изукрашенном драгоценными каменьями (как–то он слышал, что камзол самого неважно одетого придворного стоит столько же, сколько стоят три хороших вола, на которых крестьяне пашут землю). А эта юная золотоволосая красавица, сидящая за столом в его доме, была облачена в простую дорожную одежду из кожи, и никаких украшений на ней не имелось. Она, конечно, возвращалась из глуши, но уж справить–то приличную одежду могла в любом городе. Да и прибыла Лития не в карете, а просто верхом.
Нет, Барбак вовсе не думал, что назвавшаяся принцессой Гаэлона — самозванка. Просто он начал чувствовать себя как–то… будто его обсчитали на базаре. Ненамного, но обсчитали. Недодали того, что он потом всю жизнь будет тратить, рассказывая всем встречным и поперечным о том, как в его доме останавливалась ее высочество, будущая королева… невеста его величества Эрла Победителя, того самого, который поверг Константина…
А уж спутники принцессы выглядели и вовсе странно.
Здоровенный парень в кожаном доспехе, с топором за спиной — еще ничего. Но другие двое рыцарей в своих невиданных пугающих облачениях смотрелись, словно ратники воинства демонов, исчадия Темного мира.
Подавая блюда, Барбак старался не поворачиваться к этим двоим спиной и не приближаться на расстояние вытянутой руки. От волнения и подобострастия, от усердия и непонятного иррационального страха перед рыцарями в диковинных доспехах Барбак взмок. Он уже выставил гостям все, что было приготовлено на ужин для его семьи, и принялся беспощадно потрошить собственные запасы, гремя полками в кладовой, опрокидывая лари и горшки. Желание угодить затмило здравый смысл: когда то, чем можно было угостить, уже стояло на столе, Барбак не остановился. Он водрузил на стол корзинку с сырыми яйцами, приткнул между плошек и кувшинов цельный свиной окорок. За этим последовали головка козьего сыра размером с только что рожденного козленка, вязанка с луком, несколько ниток сушеных грибов… Когда съестное в доме закончилось, запыхавшийся староста молвил:
