Мои фантазии о страшной мерзкой твари испарились, оставив легкое недоумение. Особенно когда существо немного развернулось и приподняло изящную мордочку. Черный нос, усы, грустные мутные глазенки… То ли куница, то ли ласка какая-то… Крупная, правда, где-то метр с лишним в длину, если хвост считать…
Оглянувшись, я увидел, что мое разочарование никто не разделяет: все окружающие смотрели на зверька с восхищенным ужасом и только пан Стах не потерял невозмутимого выражения лица, хотя при этом странно крутил ус, словно размышлял о чем-то.
Послышалось глухое рычание: черный пес, до этого лениво дремавший у клумбы, пятился, ощетинившись и приседая на задние лапы.
— Добрый зверь, — наконец подал голос Вержбицкий. — Можно за хорошую цену продать… Не хочешь?
— Смысла нет. Скорее всего, он околеет через пару часов.
— Не говори, не говори, — подал вдруг скрипучий голос пан Крус. — Это живучие твари. И неосторожные охотники не раз попадались на том, что считали зверя мертвым. И платили за это если не жизнью, то увечьями…
Панжан пренебрежительно, словно Круса просто не существовало, проигнорировал это замечание. Подчеркнуто обратился к Вержбицкому:
— Да и никто сейчас их не хочет покупать: проблем слишком много. Недавно слышал, что из зоопарка в Верхнем городе Шебека сбежала гивера. Объявили чрезвычайное положение, оцепили улицы, — Панжан криво улыбнулся, характеризуя нерасторопность властей города, о котором я не имел никакого представления. — Естественно, не поймали.
— Так чем они такие опасные?
Все присутствующие повернулись ко мне.
— Он недавно с Земли, со старой, — быстро вмешалась Илона, поясняя мое незнание. — Они очень хитрые, сильные, быстрые. О коварстве гивер легенды ходят. Впрочем, как и об их кровожадности. Просто настолько умны, что практически невозможно вплотную к ним подобраться. И к тому же, — девушка понизила голос, — говорят — но это скорее миф, — они через Проезды проходить могут…
— А на вид достаточно безобидна… Ну, типа наших куньих…
— Нравится? — Жан неожиданно положил мне руку на плечо. — Могу подарить. Забирайте, если она вам так по душе. Так в клетке и забирайте!
Я приблизился к клетке. Зверь смотрел на меня мутными глазенками, голова покачивалась. От слабости — понял я. И мне вдруг так стало жалко это измученное существо. Так чем-то эта гивера напомнила мне меня самого пару дней назад, а еще — отравившегося неизвестно чем моего кота, которого я любил как члена семьи, но понял это только тогда, когда тот умер на моих старых джинсах, все время пытаясь потереться о руку хозяина, который уже ничем ему не мог помочь…
Блин, похоже, мои глаза неконтролируемо повлажнели… Каким-то сентиментальным я в последнее время стал. Неприлично чувствительным. Ранение, наверное, сказывается…
Я украдкой проморгался, сделал вид, что что-то в глаз попало, вытер предательскую влагу.
— Ну нет! — грохнул Вержбицкий, отмахиваясь от сделанного мне предложения, как от морового поветрия. — Никогда в моем доме гиверы не будет! Это что же за игрушки: в дом такого хищника брать, лучше уж бочку с нитроглицерином! От нее, по крайней мере, знаешь чего ожидать… Ты что делаешь?!
Во время этой тирады, я положил руку на клетку. Гивера медленно приблизила голову к решетке и лизнула ладонь шершавым язычком.
— Она пить хочет, — укоризненно сказал я оторопевшим зрителям. — Может, все-таки перенесем ее в помещение и осмотрим? У нее вроде рана на шее…
Вержбицкий, растеряв свои польские слова, махнул рукой.
— Если ума нет, то лечить бесполезно…
— Папа! — В голосе Илоны было не так уж и много укоризненных ноток.
— Вот и бери ее в свою комнату! — Пан Станислав обрел утраченное на пару секунд величие. — На ночь все двери запирать. С ума я сойду с такими гостями…
Я попытался поднять клетку со зверьком. Тяжелая. Никто не предложил мне помощи. Похоже, моя идея лечить детеныша гиверы, обладающего скрытыми и опасными качествами, никому не пришлась по вкусу, только Жан надменно улыбался. Превозмогая боль, под осуждающими взглядами, я потащил, хромая, клетку к наружной лестнице, которая, как я уже знал, приведет меня к коридору на втором этаже, а там и до моей спальни недалеко… Каждый шаг отдавался болью, но я отчего-то разозлился так, что готов был тащить хоть две такие клетки. Хотя одну бы донести…
Возле самой лестницы меня догнала Илона, взялась за клетку с другой стороны. Я благодарно взглянул на нее, но чуть не выпустил клетку от вида ее рассерженных глаз. Хотя, будучи сердитыми, они все равно были очень красивы.
— Вот дурак, — прошипела она, видимо, чтобы оставшиеся во дворе не услышали. — Чем ты думал?
Я не мог понять ее злость. Такая мягкая, она вдруг обнаружила совсем другую сторону своего характера, и я не решился бы сказать, от папы или от мамы она ее получила. Н-да, взрывоопасная смесь в этой девочке…
— Ты что, не понял, что папа был прав и эта клетка для тебя — действительно бомба с часовым механизмом?
Я вынужден был остановиться на середине лестницы: бедро болело крепко. Перевел дух. Да-а… слабенький ты еще, Алексей…
Облокотившись о перила, чтобы не шататься, я попытался унять дрожь в ногах. Видимо, Илона поняла, что мне не по себе.
— Ты как? — Злость моментально исчезла из ее глаз, распахнувшихся сочувствием. — Идти можешь? Зачем сдалась тебе эта клетка? Давай оставим ее здесь.
— Она такая же, — пробормотал я, глядя на коричневый клубок.
Илона испуганно заглянула мне в глаза.
— Такая же, как я, — пояснил я. — Вдали от семьи, раненая, в чужой обстановке… Меня подобрали, понимаешь? Приютили, вылечили. Я не хочу быть хуже вас.
Илона взялась за клетку.
— Понесли. Надо будет посмотреть, что известно об анатомии и лечении гивер. Придется в библиотеке ветеринарную энциклопедию искать. Правда, не знаю, найду ли что-то…
— Меня на ноги подняли, значит, и зверька вылечим.
На лестничной площадке я оглянулся: все до сих пор стояли во дворе и смотрели нам вслед. Лица Жана и Вержбицкого были весьма задумчивы.
После обеда я решил все же поваляться в саду под цветущим деревом. Гивера, получив воду и мясо с витаминами и какими-то антибиотиками, мирно спала в своей клетке. Она оказалась намного крепче, чем я думал. Я было хотел попросить Илону помочь мне обработать рану на ее шее, но Вержбицкий, прослышав об этом, назвал меня «незровноважоным самобойцей» и запретил открывать клетку под страхом моего выселения за пару километров от жилья.
Достав из стенного шкафа, тайну нахождения которого в комнате мне открыла Илона, свою пуленепробиваемую курточку, заботливо кем-то отстиранную от остатков летающей твари и теперь на всю комнату исторгающую какой-то свежий аромат, я направился во двор через столовую, где взял пару огромных яблок.
