До скита отшельника, по словам моего спутника, день пути. Так что как только мы выбрались из болота, я предложил ему свое плечо. Не в смысле опереться, а оседлать. Затюканного монастырского служку от этого чуть кондрашка не хватила. Запинаясь и краснея, он начал блеять, что не подобает простолюдину… Но моя милость не снизошла до его душевных терзаний, а попросту взяла за пояс и взгромоздила монашка себе на загривок.
Сперва он сидел, как мышь под веником, а потом привык и даже взялся за работу штурмана. От чего наша скорость передвижения еще возросла. И где-то примерно через часа полтора Митрофан сообщил, что мы протопали половину дороги, и по его прикидкам, вполне может статься, что до вечера будем на месте. Что очень хорошо, поскольку заблудиться в пуще проще простого. Особенно если леший осерчает. К тому же в темное время суток, когда нечисть набирает большую силу, отшельник к себе никого не впускает и даже ни с кем не разговаривает.
Это мне напомнило поговорку, мол, легко быть святым в пуще и куда труднее сберечь святость в борделе. Видимо, отшельник тоже ее знал и, не вполне доверяя собственным силам, старался уберечься от лишнего соблазна. Умно. Что характеризует человека не как героя, а как мудреца. И это именно то, что надо. Геройствовать мы и сами могем, а вот дельный совет не помешает.
К примеру, я все еще сомневаюсь, правильно ли поступил, предоставив судьбу брата Альбрехта воле Господней. В том смысле, что пусть Сам решает: нужен крестоносец еще на этом свете, или уже пора преставиться?
В общем, выдворили мы тевтонца на крышу башни. Оставили ведро с водой и ковригу хлеба. Колбасу рачительный монашек зажал, весомо сообщив мне и рыцарю, что пост способствует очищению души. Люк, ведущий на крышу, сам по себе был сделан на совесть. Ему же и от дождя защищать, и от талого снега. Не говоря уже о том, что крышка не должна в самый неподходящий момент провалиться у кого-то под ногами. Да и засов соответствующий. Усиленный. Ну а я, чтоб уж совсем надежно, еще и вторую преграду установил. Из оторванной ставни, подперев ее поставленной торчком скамьей.
Так что времени у брата Альбрехта достаточно. Захочет жить, успеет с Божьей помощью перетереть веревки раньше, чем умрет от жажды и голода. Ну а дальше либо героически попытается спрыгнуть, либо будет ждать помощи. О том, что подвал затоплен, я ему коварно не сообщил.
А там, глядишь, и наши подоспеют. Если после разговора с игуменом он передаст мои слова светлому князю и тот решит присоединить башню и болото к своим внеоборотным активам.
Потом Митрий в категоричной форме потребовал от меня разрешения похоронить останки. Чему я, естественно, не стал препятствовать. Надеюсь, монашек сделал все правильно и согласно обряду.
— Осторожнее… ваша милость! — Митрофан дернулся и завозился на шее.
Задумавшись, я чуть не приложил его лбом о нависшую ветку.
— Вот еще. И не подумаю, — хмыкнул. — На то ты и всадник, чтоб глядеть, куда скачешь. Сиди тихо, а то сброшу… Далеко еще? Сказывал, к вечеру будем, а уже смеркается.
— Пришли почти, — ответил тот. — За ельником пруд небольшой, на другом берегу роща березовая. В ней брат Феофан и сколотил себе хижину.
Так и оказалось. Пяти минут не прошло, как после густого, словно сцепившегося колючими лапами, ельника перед нами распахнулся просторный и светлый березовый лесок.
«В сосновом лесу веселиться, в березовом — богу молиться. А в еловом — с тоски удавиться. Или как-то так», — всплыло в памяти. Точно подмечено. Ощущение, словно из заточения вышел. Да не просто на свободу, а в родной дом вернулся.
Гм… Почему-то я был уверен, что отшельники живут непременно в пещерах, как медведи в берлоге, а тут натуральный избнакурнож[30] нарисовался. Небольшая хижина, как половина строительного вагончика, взгроможденная на огромный пень. Только крестом увенчана, как часовенка.
А что, вполне изящное и толковое решение. Строить избушку на земле при такой влажной почве глупо. Вмиг сруб сгниет. Но и фундамент надлежащий вырыть запаришься, при почти метровой глубине промерзания в здешних климатических условиях. А в этом случае только и трудов, что по весне пень от молодых побегов очистить. Если не возникнет желание устроить себе еще и беседку…
Стало быть, не ошибся я, заранее записывая отшельника в мудрецы. И мы пришли по нужному адресу.
В этот момент на пороге хижины показалась человеческая фигура. Размашисто осенила крестным знамением заходящее солнце, низко поклонилась, еще раз перекрестилась и скрылась внутри, потянув за собою дверную створку.
Черт! (прости, Господи…) Неужели опоздали? Опять на дворе ночевать придется, утра дожидаясь. Впрочем, в этот скворечник я бы все равно не поместился. Проверено. У ведуньи Мары хатка куда больше была, и то бабуся меня внутрь не пригласила. А вот то, что важный разговор еще на восемь часов отложится, не радует. Да, скорости в средние века не космические, но все же…
— Э-ге-ге! — неожиданно заорал мне над ухом Митрофан. — Брат Феофан! Погоди запираться!
Минуту или две ничего не происходило, и я уж было решил, что все, звыняйте, куме, поезд ушел, как дверь опять распахнулась.
— Кто тут? Если крещеный люд — покажись!
Голосом отшельника Господь не обидел. Не такой басистый, как был у отца диакона из Западной Гати, но вполне густой и грозный.
— А если бесовское отродье — даже близко не подходи. Вмиг свяченой водой окачу.
— Крещеные мы, брат Феофан! Крещеные! — опять заорал в ответ Митрофан. И мне, чтоб не оглохнуть, пришлось поставить его на землю.
— Что-то, отрок, голос твой мне знаком? Или кажется? Ну-ка, назовись!
— Да я это, брат Феофан! Митрофан. Послушник из монастыря.
— Послушник, говоришь. А кто у вас игумен?
— Отец Дионисий.
— Верно. А какие молитвы знаешь?
— Так все, какие есть…
Митрофан повернулся ко мне и приложил палец к губам.
— Ваша милость, вы пока тут спрячьтесь. Боюсь, брат Феофан может не признать в вас доброго мирянина. Днем еще куда ни шло, а сейчас…
Разумно. Я даже спорить не стал. Как стоял, так и уселся.
— Все, говоришь… — неожиданно рассмеялся отшельник. — Ох, молодо-зелено. А не гордыня ли это, отрок? Разве не ведомо тебе, что все только Господь знать может! На то он и Всеведущ. А нам лишь прикоснуться к великой мудрости позволено…
Тут он умолк и сделал манящий жест.
— Хватит в кустах прятаться да глотку драть. Покажись уже. Пока еще хоть что-то без огня разглядеть можно.
Позволив Митрофану подойти к избушке шагов на пять, старец снова потребовал, чтобы тот остановился, перекрестился и громко произнес «Отче наш».
