Император, поразмыслив, согласился.
То, что творила Магдалена, не было, впрочем, ни обращением к демонам, ни, тем более, актом веры. Для такого рода манипуляций чрезвычайно подходило слово «суеверие».
«Она искренне верит в действенность своих эликсиров», – подумал пораженный фон Фирхоф. «Эта вера сама по себе творит чудо, обостряя природную интуицию женщины. Ее тигель и ее колдовство – лишь жалкая пародия на истинные возможности мага. И, тем не менее, я не сомневаюсь, что Магдалена сумеет отыскать затаившегося Хрониста».
Угрюмая ведьма закончила ритуал, погасила жаровню и с минуту сидела в неподвижности, зажмурившись и опустив усталые плечи, затем встала, собрала мешки и выбралась из сарая. Людвиг едва успел скрыться подальше от взгляда ее раскосых, подозрительных глаз.
Женщина зашагала вверх по склону холма, придерживаясь в паутине улиц одной ей известного направления. Фон Фирхоф следовал за колдуньей на безопасном расстоянии, заодно осматривая ранее незнакомую ему Толоссу.
Город был выстроен из кирпича, ярусами громоздились плоские крыши лачуг. Над городом вились чайки, стены и мостовую пятнал белесый птичий помет. Ближе к центру домишки сменились небольшими красивыми особняками с крутыми скатами крыш и стрельчатыми окнами. Места недавних погромов отмечали выбитые двери, пятна копоти и следы уже угасшего огня. Тел не было, скорее всего, их убрали сторонники Бретона, лишь в двух-трех местах Людвиг заметил на камне мостовой полустертые подошвами бурые пятна. Улицы не пустовали, горожане торопились по своим делам, однако на лицах их лежал тот неясный отпечаток тревоги и затянувшегося трагического ожидания, который так похож на слой невидимой пыли.
Шеи многих толоссийцев украшали увесистые знаки Треугольника. Символ был традиционным для Империи, но его показное ношение поверх одежды в целом не одобрялось приличиями. «Воистину». – подумал фон Фирхоф, – «от чрезмерной набожности до ереси один только шаг». Людвига, несмотря на драматизм событий, развлекал логический парадокс. Желая быть более благочестивыми, чем самые благочестивые, сторонники Клауса, бретонисты, отрицали краеугольный камень религиозной системы Церена. Они не признавали духовной власти императора. Гаген Справедливый, прозванный острословами «Святошей» и «Капелланом-Придирой», немало негодовал по поводу такого положения вещей. Государь Церена видел за этим только тонкие политические интриги, но Людвиг не разделял подозрений венценосного друга – он знал, что такое вера и он лично встречался с Бретоном.
«Да, Клаус Бретон – враг не только императора, но и моей Империи. Но он сам не знает об этом».
Пока Людвиг фон Фирхоф предавался этим размышлениям, ведьма почти проделала весь путь от портовых складов до ратуши. Зрелище, которое открылось бывшему инквизитору, стоило внимания.
Усеянная кострами площадь перед зданием магистрата превратилась в военный лагерь. В общую массу вооружившихся людей сгрудились те, кто не поместился под сводами здания – батраки с боевыми косами на плечах, крестьяне из окрестностей Толоссы, распрямившие для этой цели косы, подмастерья-оружейники с хорошими мечами, но в кожаных куртках вместо доспехов. Людвиг наметанным взглядом определил пару-тройку беглых монахов и нищего рыцаря. Одежду повстанцев щедро украшали святые амулеты треугольника. Еретики сидели у запаленных прямо на мостовой костров. Кто-то варил походную кашу, спали вернувшиеся из ночных дозоров.
Худой человек, видом похожий на священника, прямо под открытым небом справлял богослужение. Еретики вокруг него с суровым и торжественным видом хором тянули псалмы. Лица людей светились той особой яростью, которая присуща гонимым и одновременно уверенным в собственной правоте. В момент кульминации пение обрело стройность и силу громового раската, волна звука ударила в стены домов и отразилась звенящим, чистым эхом. Людвигу показалось, что мостовая дрогнула.
«Даже у меня это действо вызывает мурашки по коже», – подумал друг императора. «Ураганный прибой у северных берегов Церена, грозовой ливень в горах и всплеск народного гнева – вот три зрелища, при виде которых чертовски трудно сохранять хладнокровие…»
Богослужение тем временем закончилось. Мятежники расступились, почтительно освобождая дорогу священнику. К счастью, им оказался не Бретон. Фон Фирхоф вздохнул с облегчением и снова перенес внимание на Магдалену. Ведьма настороженно, словно охотничья собака, следила за кем-то в толпе. Людвиг ощутил растерянность. Что делать, если Магдалена из Тинока опознает в толпе Адальберта? Не исключено, что она попытается свершить месть немедленно. Если он, фон Фирхоф, вмешается, спасая Хронисту жизнь, это наверняка привлечет к персоне бывшего инквизитора нежелательное внимание Бретона. Пусть даже Людвига не опознают, арест Адальберта Хрониста на глазах у распаленных еретиков, в самих стенах восставшей Толоссы все равно остается делом немыслимым. «Стоит ему завопить – бей инквизиторов! – и моя песенка спета. С тем же успехом он может крикнуть: бей ищейку императора!» – решил про себя фон Фирхоф.
Ведьма между тем решительно раздвигала толпу. Ее пропускали, потрепанный плащ (тот самый, с зашитой крупинкой кристалла) не привлекал внимания голодранцев. Магдалена явно двигалась к намеченной цели, направляясь к невысокому гладко выбритому румийцу с живыми черными глазами. Под мышкой он держал пухлый том in-quarto и несколько покрытых воском дощечек, на шее книжника висела прикрепленная к цепочке походная чернильница, из сумки выглядывало стило и набор перьев.
Агент императора впервые ощутил полную растерянность. Румиец был книжником, но совершенно не походил на беглого Адальберта. Внешность главного преступника Империи, пожалуй, никто бы не сумел описать, Хронист умел защититься от опасности. Но все одураченные стражи сходились в одном – беглец был высок и русоволос.
«Она ошиблась». – понял фон Фирхоф, – «Мне ничего не остается, кроме как пассивно досмотреть финал драмы… Или все-таки это и есть истинный Адальберт?».
Развязка не заставила себя ждать. Ведьма не пыталась творить волшбу – то ли не чувствовала уверенности в себе, то ли ей попросту решила не тратить время. Она выхватила из-под плаща длинный стилет и куницей метнулась на врага.
Людвиг сделал неуверенное движение, словно собираясь вмешаться, и только в этот момент понял, насколько ошибался. Неподалеку от с книжника, едва ли не укрывшись за его спиной и не привлекая ничьего внимания, стоял человек в одежде странствующего ваганта.
Он был высок и русоволос. Именно в него метила Магдалена.
