Виктор пожал плечами. Ему было безразлично правильное наименование сбитого вчера самолета.
— Не нравится мне твой вид, — сказал вдруг комполка. — Зеленый какой-то. Вот что, Витька иди-ка ты к себе. Отлежись, отоспись, бабу свою, тута, потискай. Отдохни, в общем…
…Письмо он увидел утром. Вчера вечером, обласканный Майей, Саблин уснул довольно быстро, девушка ничего про известие от жены не говорила, а он и не обратил внимания. Поэтому, обнаружив бумажный, украшенный штампами, прямоугольный конверт, на сделанном из патронных ящиков столе, сильно удивился. Почерк на адресе был незнакомым, да и обратный адрес тоже. Но письмо было из Саратовской области, а значит, имело отношение к жене. Читать письмо при спящей рядом любовнице почему-то показалось постыдно и он, одевшись, вышел на улицу.
Солнце только-только надумало подниматься из-за горизонта, на земле царил полумрак. Аэродром все еще спал, спали оккупировавшие узкую посадку полк и БАО. Спали, забившись в душные палатки и тесные землянки. Спали под самолетами, на чехлах. Спали прямо на земле, подстелив шинели положив под голову пилотки. Виктор, в этом плане, жил словно арабский шейх: у него были поистине роскошные апартаменты – своя землянка. И пусть она была малюсенькая, где-то два на два и низенькая, зато в ней помещалась кровать и стол. А кровати, само собой, хватало еще и на Майю…
— Вот ты где, — пока Виктор возился с конвертом, проснулась и девушка. Она опасливо выглянула из землянки и, убедившись что вокруг никого, выбралась наружу. Из одежды на ней было только нижнее белье. — А, письмо нашел? Я забыла вчера сказать…
Она принялась умываться, поливая воду из фляги. Потом, озабоченно оглядела Виктора, спросила:
— Мне в караул сегодня, — с грустью сказала она. — А я не хочу. Прикажи там, хорошо?
— Я не буду этого делать, — возмутился он. — Ты не должна и ничем не будешь отличаться от других моих подчиненных. Или ты хочешь, чтобы командир эскадрильи пошел к вашему старшине утрясать этот вопрос? Этого не будет никогда.
— Командир эскадрильи, — фыркнула она. — Смотри не лопни… И вообще, что здесь такого? Лешка вон сказал, и Ольку уже никуда не ставят.
— Мне нет дела на поведение Соломина, — отрезал Виктор. — Он не в моей эскадрилье.
— Моей… эскадрилье… — фыркнула Майя. — А сам даже приказать боишься….
— Эскадрильей командую я, а не ты, — огрызнулся он. — И под твою дудку в ней ничего делаться не будет.
— Какие мы принципиальные, — девушка нырнула в землянку и вернулась уже одетая. — А если я тоже стану в позу?
— Снимай трусы и становись, — разговор, да и сама Майя уже стали раздражать.
Майя метнула на него полный злобы взгляд. Сейчас она очень сильно напоминала готовую к атаке змею.
— Я тебе что, — угрожающе зашипела она. — Проститутка какая-то? Да ты сам у меня в позу станешь! Ты гляди…
— Красноармеец Бирюкова, — устало бросил Виктор. — Вы забываетесь.
— Я? Забываюсь? — Майя задохнулась от злости. — Знаешь что? — что именно он должен знать она не сказала и вновь скрылась в глубине землянки. Виктор же решил, что вместо ругани лучше заняться письмом. Примириться с Майей можно будет и попозже.
Из конверта выпало два листа: один обычный, тетрадный, наполовину исписанный, а второй оказался серой казенной справкой с синим оттиском "копия". Он взял справку, но прочесть сразу не смог, буквы и без того едва различимые в полумраке, почему-то стали расплываться. Потом долго, раз за разом перечитывал письмо, пытаясь в сумбуре слов уловить смысл. Почерк был странный, незнакомый. Писала ему человек, которого он никогда не видел и скорее всего не увидит, но которая для Виктора была родней. Писала теща. Писала, что жены у него больше нет. Во время авианалета Нина спешила в бомбоубежище и неподалеку разорвалась бомба…
— Убило осколком, — прошептал он. — Убило осколком.
Виктор сидел, словно в ступоре, повторяя раз за разом эти слова. У него была жена, был еще не рожденный ребенок, а теперь не осталось никого. Он снова остался один-одинешенек в этом мире. Потом навалилась тоска и горечь чудовищной, несправедливой обиды. Обиды на мир, который позволил такое. Почему умерла его жена? За что?
— Я требую, чтобы ты извинился, — Майя появилась на пороге и глаза ее нехорошо блестели. — И чтобы я не ходила в караул. Никогда…
— Пошла вон, — равнодушно ответил он.
Она захлопала глазами, потом лицо девушки приобрело свекольный оттенок.
— Что? — зашипела она. — Что ты сказал? Ах ты, козел! Скотина похотливая. Да ты себя в зеркале давно видел? Урод! На коленях ко мне приползешь…
Она ругалась, шипела, плевалась ядом и грозила Виктору немыслимыми карами. Сперва он пропускал ее вопли мимо ушей, потом это стало раздражать.
— Заткнись и проваливай.
Майя затыкаться и уходить не собиралась. Уходить должен был он, причем сразу на тот свет и, желательно, как можно более болезненным способом. Ее крики, должно быть перебудили весь полк, и Виктор решил, что с него хватит. Неторопливо спустился в землянку, достал из кобуры пистолет, взвел курок.
— Даю тебе пять секунд. Потом пристрелю, — он смотрел сквозь нее, странный, непонятный и оттого пугающий. И Майя испугалась. Она как-то бочком стала отходить в сторону и вдруг припустила со всех ног. Через несколько секунд он остался один.
Дальнейший день Виктор помнил плохо. Он что-то делал, что-то говорил, но это все проходило мимо сознания, словно происходило не с ним, а с другим, совершенно посторонним человеком. Словно механически управлял самолетом, в бою с "мессерами" командовал бездумно, автоматически, за что едва не был сбит – спас ведомый. Лишь потом, видя как из зажжённого Рябым "мессера" выпрыгнул темный комочек, что-то шевельнулось в душе. Он развернул самолет в сторону так раздражающей белизны парашюта, довернул, ловя в тонкие линии коллиматора висящее на стропах тело, прикинул упреждение. Дымные штрихи пуль и нарядов проложили в небе короткую дорожку, он скорректировал трассу, показалось, будто мелькнуло что-то розовое и парашютист, словно стал короче. На секунду мелькнуло удовлетворение и все снова стало на круги своя…
Вечером он не мог найти себе места. То беспрестанно курил, то начинал ходить кругами. На душе было тоскливо и погано. Вся эта война, все и всё вокруг опротивело ему. Он и сам был себе противен. За свою глупость и трусость. За то, что погибла жена. За то, что проведя в этом времени уже полтора года, так и не сумел его изменить, не сделал ничего хорошего и полезного. Лешка Соломин пытался его разговорить, узнать причину депрессии, но был услан в матерной форме. Остальные стали держаться от комэска-три подальше…
