Мы благоразумно сместились с дороги.
Здесь было немного легче, но тоже не свободно. Зелень, что прежде боролась за выживание среди асфальта и бетона в загазованном городе, теперь неторопливо, но уверенно отбирала свое. Газоны, скверы, бульвары и аллеи заросли. Трава, кусты, деревья цеплялись теперь за каждую трещину в асфальте, куда ветром намело хоть немного земли. Город зарастал.
Дома обветшали. Краска облупилась, облезла. Стекла — те, что остались — помутнели. Другие вывалились из сгнивших рам и разлетелись в мелкое крошево. Кое-где из черных провалов окон торчали шевелящиеся на ветру останки занавесок.
Рекламные щиты прогнили, металлические каркасы покрылись ржавчиной. Торчали столбики с изувеченными временем дорожными знаками. Болтались то тут, то там, оборванные сломанными ветками и поваленными деревьями, черные кишки проводов.
Нет, это был не мой город. Это был его труп. Еще с узнаваемыми чертами, но уже неживой, изменившийся, подернутый тленом. И в своем пылком обещании, которое бросил на прощание Ольге, я тоже был неправ: людей здесь не было. Вернее были, но не те, от которых можно дождаться помощи.
Москва жила по-новому. Завидев нас, встречные прохожие чаще всего спешили обойти по широкой дуге. От окликов шарахались, сами не окликали.
О невероятном количестве человеческих останков я старался не думать. Страшно было даже приблизительно предположить, сколько людей не проснулось.
Несколько раз мы видели сумасшедших. Мужчина, сидящий на бордюре и посыпающий голову землей. Полуобнаженная, в истлевших лохмотьях девушка, с жутким тихим смехом кружащаяся возле мертвого светофора на перекрестке с Ломоносовским… Наверное, когда-то она была красива. Теперь от вида развевающихся на ветру лоскутов платья, едва прикрывающих молодое тело, бросало в дрожь.
В голову снова полезли мысли об Эле, и я отвернулся. Серый нахмурился. Борис не обратил внимания на несчастную.
Время от времени он всматривался в арки, дворы и подъезды. Перехватывая его оценивающие взгляды, я очень скоро почувствовал подступающую паранойю. Казалось, что из пустых домов и дворов, куда мы не совались, кто-то следит за нами. Что жизнь затаилась там, внутри, и спрятавшиеся люди провожают нас такими же оценивающими взглядами.
По спине пробежал холодок. Нет, не думать об этом. Люди добрые. Не могла же смерть и истерия охватить весь город. Не могли же все вокруг превратиться в зверей, как Борис.
Борзый шел, пружиня шаг. Он был напряжен, словно перетянутая струна. И я поймал себя на ощущении, что иду следом за хищником. Осторожным, решительным, если надо — безжалостным. От этой мысли трещина между нами, кажется, разъехалась еще сильнее.
Надо сделать шаг. Надо перебраться на его сторону, пока не поздно…
Хищник остановился, обернулся. Посмотрел глазами Бориса на Серого. Улыбнулся губами Бориса.
— Эй, гроза политики, а скажи мне, кто такой Дмитрий Ульянов?
— Такой дурак, типа тебя, — бесхитростно отозвался Серый. — Только в честь него вот эту улицу назвали.
Попутчик мотнул головой вправо от перекрестка, куда убегали разделенные заросшим бульваром полоски потрескавшегося асфальта. Борис хмыкнул, остановился. Сбросил рюкзак и достал сигарету.
— Всё, привал.
Серый опустил на землю палатку, которую доверил ему тащить Борис. Я подошел, скинул рюкзак и уселся на него, отметив, что порядочно устал.
— Там, — говорливый попутчик указал куда-то за деревья, — музей был. Биологический… Зоологический… имени Дарвина, короче. Чучелки всякие. Я там был.
— Молодец, — похвалил Борис и выпустил в сторону Серого несколько колечек дыма.
— У них в одной витрине каюта Дарвина воссоздана, — не отреагировал на издевку Серый, присаживаясь на корточки. — Стол, на столе карта, чернильница-перо, фигня всякая. Полки с книгами. А за книгами пузырь заначен. Жизненно. Дарвин, выходит, не дурак выпить был.
Борис пыхнул сигаретой и благосклонно поглядел на попутчика.
— Водки хочешь? — спросил в лоб.
— Я закодировался, — помотал головой Серый.
— И чего? Пока спал, код забыл? — ухмыльнулся Борис.
Сергеев снова покачал головой.
— Не, водки не хочу, — решительно сказал он. И добавил: — Жрать хочу.
— Для ужина вроде рановато. А для обеда уже поздно. Или ты думаешь, что я тебя просто так кормить буду? Хрен. У меня иждивенцев и без того хватает.
Я смолчал. Серый насупился. Пробубнил:
— Вообще-то, мне казалось, что мы команда.
— Ну, раз мы команда, то твоя очередь хавку доставать, — тут же ввернул Борис.
Бывший политик-язычник посмотрел на него с немым укором. Так выразительно, что если бы смотрел со сцены, зал бы уже рукоплескал, а если бы в жизни — то тот, на кого был направлен взгляд, просто обязан был раскаяться и заняться благотворительностью.
Борис ни каяться, ни раздавать добро нуждающимся явно не собирался.
Серый решительно поднялся.
— Хорошо. Раз мы команда… Хорошо.
Он резко развернулся и шустро потрусил прочь. Через несколько секунд его спина скрылась в ближайших кустах.
— Куда это он? — спросил я.
Борис поглядел на меня, как на восьмое чудо света.
— О, у кого-то голосовой модуль заработал.
— Да пошел ты, — разозлился я и отвернулся.
Тут же пожалел, что упустил возможность хотя бы попытаться поговорить по-человечески, но было поздно.
Борис курил у меня за спиной. Дым сигареты сносило легким ветерком в сторону. Он проплывал мимо меня сизым призраком, поднимался, терялся в ветвях, растворялся в прозрачном воздухе.
Сверху мягко хлопнуло. Я запрокинул голову — в глаза полетела древесная труха. Я зажмурился, поморгал, потер пальцами веки, стараясь избавиться от сыпанувшей сверху дряни. Затем разглядел виновника шума.
На дереве сидела здоровенная ворона и косила черной бусиной глаза.
Чертова птица! Сейчас бы рогатку…
Будто подслушав мои мысли, ворона каркнула и, сорвавшись с ветки, полетела туда, откуда мы пришли.
Борис докурил. Бычок прочертил в воздухе дымную дугу и спикировал в траву в нескольких шагах от меня.
Я слушал город.
Москва звучала очень необычно. Не было урчания двигателей, не шуршали по асфальту тысячи подошв и сотни покрышек, не орали автомагнитолы в распахнутых окнах. Не звенел трамвай на перекрестке, там, где возвышался за деревьями музей Дарвина. Не кричали дети, не гундел у светофора побирающийся безногий калека, не жаловались на дороговизну тетки возле входа в магазин по ту сторону улицы.
Зато трещали, как безумные, насекомые. Да тявкала где-то далеко собака. Хорошо если собака, а не кто-то посерьезней…
