– Наверное, понятно. Но, честно сказать, я не думал, что в данном случае это особо важно.
– Это важно в любом случае. Впрочем, ты не женщина, поэтому тебе и в самом деле никогда до конца не понять. – Она вытряхнула из пачки на столе сигарету и закурила. – Ладно, проехали. Не женат, значит, не женат. Что там у нас дальше?
– Я сказал, что ты мне очень понравилась, – напомнил я и тоже закурил.
– Ты мне тоже, – чуть насмешливо, как мне показалось, прищурилась она. – И я тебе об этом уже сообщила. Сказать ещё разок? Мужчины любят, когда их хвалят.
– Можно подумать, женщины не любят, – хмыкнул я. – Но я не об этом. Скажи, ты очень дорожишь своей... э-э... работой?
– В каком смысле? – нахмурилась она. – Ты предлагаешь мне сменить занятие?
– Скорее взять отпуск, – сказал я. – Для начала. И провести его со мной. Говорю же, ты мне понравилась. Ты как, вообще, свободная или под кем-то работаешь?
– Хочешь спросить, есть ли у меня сутенёр?
– Что-то в этом роде.
– Нету.
– Это хорошо.
– Как сказать...
– Я имею в виду, что ты сама себе хозяйка. А значит, и разрешение на отпуск ни у кого просить не надо.
– Отпуск, вообще-то, такая штука, что требует денег. Уж извини. Они у тебя есть?
– Сейчас.
Я сходил в комнату, вернулся и выложил на стол 50-граммовый мерный слиток золота:
– Годится?
Марта взяла слиток и подбросила его на ладони.
– Недурно. Продать хочешь?
– Хочу. Так вышло, что я остался без наличных. Ты можешь это быстро устроить?
– А что тут устраивать? – удивилась она. – Едешь на Хитровку и продаёшь. Там скупщиков хватает. Но учти, больше чем по три рубля за грамм никто не даст. Сколько здесь, грамм пятьдесят?
– Ровно пятьдесят.
– Вот и считай. Сто пятьдесят рублей. Это нам с тобой на неделю, если без особого шика. А что за отпуск без шика?
– Будет и шик, – пообещал я. – На Хитровке, значит... Это в Китай-городе, что ли?
– Да уж не в Замоскворечье... Ты что, никогда на Хитровке не был?
– Очень давно, – честно признался я. Знаменитый Хитровский рынок, столь ярко описанный Гиляровским в книге «Москва и москвичи», сохранился только в одной известной нам альтернативке. Той самой, где не было никакой Октябрьской революции и Российская империя, правда, утратив часть территорий, дожила до наших дней. Я был на этом рынке в порядке ознакомления. Ничего общего, кроме названия, с Хитровкой Гиляровского он не имеет. Интересно, а как здесь? Судя по тому, что на этой Хитровке можно нелегально купить и продать золото... Впрочем, пока сам не увижу – не узнаю.
– До Китай-города подземкой, а там рукой подать, – сообщила Марта. – Сам справишься, большой мальчик. Да ещё и детектив в придачу.
– Конечно, справлюсь, – заверил я. – Прямо сейчас и съезжу.
– Давай. А я, пожалуй, ещё посплю часок. Отпуск, значит, отпуск.
– Так ты согласна?
– Почему бы нет? Я же говорила тебе вчера, что мне это всё обрыдло. Ты же вроде мужик хоть и странный какой-то, но в целом неплохой. И в койке мне подходишь, что немаловажно, и зла я в тебе не чую, а это главное. Давай попробуем.
– Отлично, – улыбнулся я. – Тогда, если не трудно, дай пару рублей на проезд. Веришь, вообще ни копейки в кармане нет.
– Как интересно, – усмехнулась она. – Золото есть, а денег ни копейки?
– Говорю же – проблема с наличными. Бывает, – сказал я. – Не волнуйся, верну с лихвой.
– Да я и не волнуюсь, – сказала она тихо. – С чего бы? Только ты всё равно возвращайся, хорошо? Я буду ждать.
Мне нравится сравнивать Москву из разных альтернативных реальностей. Искать различия и общие места. Восхищаться и ужасаться. Испытывать чистую детскую радость и взрослую привычную грусть. В равной степени удивляться человеческой глупости и мудрости, недальновидности и прозорливости, жажде наживы и чувству прекрасного. Я вообще люблю Москву. Она – давняя моя слабость. И хотя во всех реальностях и на всех континентах есть немало городов, которые милы и любы моему сердцу, Москва держится среди них особняком. Не только потому, что она столица России и я прожил в ней много счастливых и не очень лет и зим, нет. Просто Москва, как мне кажется, и в самом деле уникальный по внешней красоте и внутренней силе город. Город, который всегда щедро платит тому, кто с ним честен. И не всегда эту плату можно выразить в денежном эквиваленте. Говорят, Москва высасывает из человека всё хорошее, превращает его в жадное и эгоистичное существо, способное беспокоиться лишь о собственном благополучии.
Не согласен.
Да, подобное случается, не спорю. И случается нередко. Особенно с теми, кто приезжает Москву, что называется, «покорять», и готов ради этого на всё. Что ж, они и получают именно ту плату, которой достойны и которую заслужили: деньги и сомнительную славу пополам с жадностью и насмерть задавленной совестью. Только при чём здесь Москва, совершенно не понятно. Она ведь никому ничего не обещала, верно? И никого зря не обнадёживала. Нет. Она всегда честно предупреждала: «Получишь то, что заслужил. А слезам я не поверю, так и знай».
Эта Москва, как и все прочие, имела свои отличия. Главное из которых состояло в том, что к старой исторической застройке здесь относились гораздо бережнее, чем, например, в Москве моей, изначальной реальности или той альтернативке, в которой я работал последние два года. Это стало ясно сразу, как только я доехал за десять копеек на местной подземке (весьма отличается от нашего метро, весьма) до центра, а именно до площади Лермонтова, располагающейся точно на пересечении улицы Тверской и Страстного бульвара.
Всё-таки к этому невозможно привыкнуть... Я присел на случившуюся незанятой скамейку тут же на Страстном и неторопливо закурил, разглядывая бронзового поэта на другой стороне площади, стоящего лицом ко мне. За моей спиной высилось восьмиэтажное здание газеты «Русский вестник» с явными следами конструктивизма на фасаде, а рядом негромко шелестел листвой, хрустел шагами и шуршал шинами Страстной бульвар. Без Страстного монастыря и с большим красивым фонтаном на месте кинотеатра «Пушкинский» в нашей реальности.
Значит, площадь Лермонтова. Очень интересно. Такого нам раньше не попадалось.
Неизвестный скульптор изобразил Михаила Юрьевича в военном мундире. С саблей на левом боку и с раскрытым томиком в правой руке. Надо понимать, собственных сочинений. Впрочем, в книгу великий русский поэт не смотрел, взгляд его был устремлён поверх площади его имени куда-то в недоступную нам, простым смертным, поэтическую или какую-то иную даль. Выглядел Лермонтов немногим моложе меня с моими сорока семью годами, и я подумал, что если в этой альтернативке Лермонтов стоит выше Пушкина на лестнице народного признания, то впереди нас всех ожидает масса интереснейших сюрпризов. Это было понятно и раньше, но, так сказать, теоретически, а теперь стало совершенно очевидным.
