И взмахом руки он обвел безмолвные силуэты, застывшие в каменных нишах.
— Они спят, глядя на нас сквозь свои скульптурные маски, — продолжал Тутотмес. — Короли, королевы, полководцы, жрецы, чародеи, все династии, вся знать Стигии за десять тысяч лет! Прикосновение Сердца пробудит их ото сна. Долго, долго пылало и билось Сердце здесь, в Стигии, здесь был его дом в течение долгих столетий, пока его не перевезли в Ахерон. Древним была известна его полная сила, и, когда моя магия пробудит их к жизни, они расскажут мне обо всем! Я заставлю их для меня потрудиться. Воскресив их, я выведаю позабытую мудрость, познания, скрытые ныне в этих высохших черепах. С помощью мертвых поработим мы живых! О да! Ибо короли, полководцы и волшебники древних станут нам помогать, и кто тогда устоит перед нами? Взгляните! Вот эти иссохшие, скрюченные останки на алтаре звались когда-то Тотмекри, верховным жрецом Сета; он умер три тысячи лет назад. Он был посвященным Черного Круга. Он знал Сердце. Он научит нас, как пользоваться его силой!
Подняв лучистый кристалл, Тутотмес возложил его на бесплотную грудь мумии и, воздев руки, запел заклинание. Но завершить его ему не пришлось. Он замер на полуслове, вглядываясь во что-то за спинами учеников, и те разом обернулись туда, куда указывал его взгляд.
Сквозь темную арку в зал один за другим вошли четверо изможденных созданий в черных плащах. Тени надвинутых капюшонов едва позволяли различить желтые овалы их лиц.
— Кто вы? — резко спросил Тутотмес, и его голос предвещал опасность не меньшую, чем шипение кобры. — Не безумны ли вы, вторгшиеся в священную обитель Сета?
Самый высокий из чужаков ответил ему голосом бесцветным, точно звук кхитайского храмового колокола:
— Мы пришли за Конаном, киммерийцем.
— Его нет здесь, — ответил Тутотмес и сдвинул плащ с правого плеча движением пантеры, выпускающей когти.
— Лжешь, — прозвучало в ответ. — Он здесь, в храме. Мы нашли труп за бронзовой дверью и пошли по следу сквозь путаницу коридоров. Потом мы натолкнулись на это сборище. Мы пойдем дальше, но сперва отдайте нам Сердце Аримана.
— Смерть — удел безумных, — пробормотал Тутотмес, понемногу придвигаясь к говорившему. Следом, окружая чужаков, крались его жрецы, но те четверо как будто не замечали.
— Кто способен взглянуть на него и не возжелать? — продолжал кхитаец. — Мы слышали о нем еще у себя на родине. Оно даст нам власть над народом, изгнавшим нас. Ужас и слава дремлют в его алых глубинах. Отдайте его нам и не вынуждайте вас убивать…
С яростным воплем кто-то из жрецов метнулся вперед, в его руке мелькнула сталь. Но ударить он не успел: взвился чешуйчатый посох и коснулся его груди, и жрец упал, как падает только мертвый. В следующий миг равнодушные мумии стали свидетелями жуткого, кровавого боя. Сверкали и обагрялись кривые ножи, мелькали похожие на змей посохи, и люди, которых они касались, с криком падали и умирали.
* * *
Как только был нанесен первый удар, Конан вскочил на ноги и помчался вниз по ступенькам. Он лишь мельком видел тот демонский бой. Он видел, как один из кхитайцев, изрубленный почти что в куски, все еще стоял на ногах, раздавая смерть, пока наконец Тутотмес не ударил его в грудь раскрытой ладонью, и только тогда кхитаец свалился: сталь не в силах была побороть его колдовскую живучесть.
К тому времени, когда Конан перепрыгнул последнюю ступеньку, сражение почти завершилось. Трое кхитайцев лежали на полу мертвыми, плоть их была иссечена в клочья, внутренности выпали. Но и среди стигийцев в живых остался один лишь Тутотмес.
Вот он бросился на уцелевшего кхитайца, простирая, как оружие, пустую ладонь, и ладонь эта была черна. Но еще быстрее метнулся вперед посох высокого кхитайца — метнулся и, казалось, сам собой удлинился в хозяйской руке. Острие коснулось груди Тутотмеса, и тот зашатался, но устоял; посох ударил еще и еще раз, и Тутотмес покачнулся и рухнул замертво. По его лицу быстро расползлась чернота, теперь он был весь так же темен, как его заколдованная рука.
Тогда кхитаец повернулся к драгоценному камню, что пылал на груди мумии, — и увидел перед собой Конана.
Некоторое время они молча смотрели один на другого, стоя среди кровавого побоища, под взглядами тысяч мумий.
— Долго же мы следовали за тобою, о аквилонский король, — проговорил кхитаец спокойно. — По большой реке, через горы, через Пуантен и Зингару, по холмам Аргоса и наконец морем. В Тарантии мы с трудом взяли твой след, ибо жрецы Асуры хитроумны. Мы вновь потеряли его в Зингаре, но затем отыскали шлем, брошенный тобой в лесу у подножия пограничных холмов, там, где ты сражался с лесными вурдалаками. И сегодня, в этих лабиринтах, мы едва не сбились со следа…
И Конан подумал о том, как ему повезло, — ведь он выбрался из покоев упырихи не тем путем, которым пришел. Иначе он прямо налетел бы на желтых демонов. А так он сумел издалека разглядеть, как они, подобно двуногим ищейкам, вынюхивают его след… вынюхивают его, пуская в ход какой-то жуткий сверхъестественный дар.
Кхитаец слегка покачал головой, словно прочитав его мысли.
— Все это, впрочем, неважно, — сказал он, — ибо долгий путь окончится здесь.
— Зачем вы выслеживали меня? — спросил Конан, готовый метнуться в любую сторону с быстротой спущенной пружины.
— Мы возвращали долг, — ответил кхитаец, — От тебя, обреченного смерти, бессмысленно что-либо скрывать. Мы служили Валерию, нынешнему королю Аквилонии. Долгой была наша служба, но теперь она кончена: братьев моих освободила гибель, меня же освободит исполнение клятвы. Я вернусь в Аквилонию, везя сразу два сердца: Сердце Аримана — для себя и сердце Конана — для Валерия. Один поцелуй посоха, вырезанного из живого Дерева Смерти…
Удар посоха был подобен броску гадюки, однако нож в руке Конана мелькнул мгновением раньше. Посох распался на две половины, и половины эти начали корчиться; новый взмах отточенного клинка — и голова кхитайца покатилась по полу.
Повернувшись, Конан протянул руку к Сердцу… и отпрянул. Волосы зашевелились у него на голове, кровь в жилах так и застыла.
То, что лежало на алтаре, больше не было ссохшейся мумией. Камень пылал и переливался на широкой груди живого мужчины, лежавшего обнаженным среди истлевших повязок. Но был ли он в самом деле жив, Конан не взялся бы утверждать. Во всяком случае, глаза его были неподвижным черным стеклом, в котором мрачно тлел нечеловеческий пламень.
Держа камень на ладони, воскрешенный поднялся и встал во весь рост у алтаря — нагой, смуглокожий, с лицом, похожим на застывшую маску. Молча протянул он Конану алый кристалл, исходивший пульсирующим огнем, точно настоящее сердце. Конан взял его, испытав жутковатое чувство — подарок из рук мертвеца! Он догадывался, что не все заклинания были пропеты, обряд не доведен до конца: жизнь вернулась в тело, но не вполне.
