Да даже если так, это влетело бы американской экономике в копеечку и лет на десять лишило бы ее конкурентоспособности. А в обстановке нарастающего противостояния с Китаем, эта «пауза» могла стать роковой и обеспечить азиатскому дракону победу.
Вроде бы нападение на Россию выглядит логичным шагом. Но в этом «вроде бы» заключалась маленькая неувязка. Опыт Ирака доказал, что оккупационная разработка ресурсов не может быть рентабельной. Не на этом историческом этапе. Расходы на безопасность в стране, где у «демократизаторов» земля горит под ногами, многократно превышают доходы от добычи любого сырья.
Это в XVIII веке можно было пушками и ружьями держать голозадых дикарей в узде. Надо быть наивным, чтобы верить, будто подобное возможно в эпоху, когда взрывчатка и автоматы уравняли шансы колонизаторов и туземцев, а массовый героизм последних свел на нет любые достижения высоких технологий. Запад не смог переварить Ирак, Афганистан… уже первые дни операции в Иране показали, что потери растут по экспоненте. Неужели с таким опытом они решились бы сунуться в страшную дикую Россию, да еще так грубо?
А может, подумал Богданов, имело место «трагическое недоразумение»? Ошибочный пуск. Техническая неисправность. Птицы над радиолокационной станцией. Человеческий фактор. Вроде и Карибский, и все прочие эскалации напряжения в годы холодной войны не были запланированными провокациями. Просто, что называется, слово за слово, и понеслось. Может, и теперь так? И не было никакого заговора сионских мудрецов?
«Где ж вы, сволочи? Почему не прилетаете?»
Если в первые дни Богданов еще верил в возможность наземной операции, то теперь отбросил эти мысли как бред. Даже если у них по другую сторону океана что-нибудь сохранилось, никакой десант был бы невозможен в таких метеоусловиях. Да и зачем? Добивать тут было некого.
Он отогнал ненужные мысли. Нет, расслабляться нельзя. Тем более что он еще и выполняет обязанности штурмана. А при случае — и стрелка. Люк в крыше «Полярного лиса» явно был предусмотрен не для этого, но стрелять из РПК[2] из него было удобно.
Теперь по снегу, покрывшему все и вся и регулярно валившему, несмотря на морозы, могли проехать только машины с высокой проходимостью вроде «шишиги», да и то с цепями на колесах. Но для разведки и молниеносных вылазок гораздо чаще использовались снегоходы. В их прицепы на полозьях вмещалось до трехсот килограмм полезного груза, а больше обычно и не требовалось.
К этому времени Академгородок был прочесан вдоль и поперек, и Убежище вынужденно высылало поисковые партии дальше на север. Однако район Правого берега, меньше пострадавший от взрывов, не представлял большого интереса. Слишком много людей тут выжило, и прежде чем рассеяться по деревням, они еще в первые дни хорошо тут все подчистили. На складах и в продуктовых магазинах поисковики привыкли видеть картины разгрома и побоища: распахнутые настежь или взломанные ворота, а внутри — пустые ящики, разорванные коробки, горы битого стекла да иногда изувеченные, раздавленные трупы — жертвы битвы за «урожай».
Поэтому в этот раз разведгруппа отправилась на Левый берег, где не так давно бушевал радиоактивный ад, и среди развалин был шанс найти нетронутые залежи продуктов. Но радиация была не единственным из того, чего следовало бояться.
Они ехали по ночному городу. В море мрака изредка вспыхивали огоньки, похожие на созвездия. По их конфигурации и интенсивности наметанный взгляд Богданова мог определить многое. Прежде всего, что перед ним: костер или фонарик, или, может быть, пожар.
Вот промелькнула россыпь огней слева, в районе улицы Терешковой. Там, Владимир знал, небольшая община горожан занимала два многоквартирных дома. Община и клан были двумя четко различимыми структурами нового мира. Будь Владимир социологом, он мог бы гордиться своими наблюдениями.
Общиной он про себя называл объединение соседей, родных или коллег, которые старались жить почти по-старому. Обыкновенно почти безоружные, ведь когда другие рылись в руинах ближайшего отделения милиции, они прятались в подвалах. Они вели полуголодное существование, потому что, когда самые ушлые растаскивали магазины, эти ждали спасателей, и, как результат, успевали лишь к шапочному разбору.
Они почти не покидали своих жилищ. Было что-то жуткое в их молчаливом ожидании. От любой тени эти доходяги ждали подвоха, но даже сейчас, находясь на последнем издыхании, они смотрели на пришельцев не столько со страхом, сколько с голодной ненавистью. Они были опасны, может, даже опаснее самых отмороженных. Им было нечего терять. Они были приговорены к смерти по закону Дарвина, и осознание того, что срок жизни их самих, их жен и детей исчисляется неделями, делало их неадекватными. Как стадо оленей, способное растоптать волка, они могли пойти скопом на автоматы.
Иногда все же случалось иметь с ними дело — выспросить дорогу, совершить небольшой бартер, а пару раз, в самые лютые морозы, даже останавливаться на ночлег. Владимир не любил смотреть им в глаза. Это было зрелище страшнее раздувшихся трупов, качающихся на волнах вышедшего из берегов водохранилища. Лучше отвернуться и побыстрее уехать прочь. Хорошо еще, что они ни о чем не просили, будто давно ни на кого не надеялись.
Владимир не знал, как ответить на немой вопрос, который можно было прочитать в каждом взгляде. «В чем мы виноваты?». Он мог бы переадресовать его тем, за океаном, если бы кому-то стало от этого легче. У него не возникало мысли пригласить их в Убежище, куда и сам он попал, можно сказать, по блату. Ни на секунду. Их было слишком много.
Вереница снегоходов неслась почти след в след по бывшему проспекту. Окна первого этажа наполовину скрылись под снегом, как будто дома ушли на два метра под землю. В этом был только один плюс — не видно тел.
Владимир заметил пятно света у береговой линии. Рыбаки. Так их называли в Убежище, хотя, конечно, никакой рыбы они не ловили. Это был уже клан. Объединение взрослых дееспособных мужчин, владеющих оружием и имеющих навыки выживания, говоря по-умному. Женщины и дети для них балласт, их нет или почти нет. Близко к понятию клана понятие банды. Только клан — это банда осевшая, а значит более удачливая.
В последнее время эти кланы изменились, образумились, что ли. Раньше, рассказывали старожилы Убежища, у них стоял дым коромыслом: горели костры, далеко разносился мат-перемат и женский визг. Порой даже играла забойная музыка. Теперь они приобрели какой-никакой опыт и больше напоминали воинские подразделения. Изменилось и отношение к вооруженным чужакам. В драку никто зря не лез, старались разрулить миром. Естественный отбор успел выкосить глупых и борзых.
