— Придется успеть! Разошли людей, чтоб проследили. В случае чего от моего имени прямо в морду. Выбери парней понахальнее. Да смотри, чтобы в родные деревни не попали, не справятся со своими-то.
— Это может.
— А ты давай-ка здесь. Чтоб твои парни как испуганные бегали! Но к концу дня вокруг должно быть все готово.
— Да не достигнут они нас к вечеру, — ворчливо проговорил менеджер, косясь в сторону, где возле наружного частокола лежала чья-то полотняная шапка, отороченная серым беличьим мехом. Почти совсем новая. С чего бы тут добру валяться?
— Матвей!
— Хорошо, испугаю. Только люди всю ночь трудились. Скажи Илье, пусть своих гвардейцев даст пособить.
— Не зли меня, — уже нешуточно процедил император. После почти бессонной ночи у него начала болеть голова.
— Не буду. Если все, то пойду я. Олежек! — неожиданно зычно рявкнул он. Этой его ласковости в обращении боялись все. Боялись и желали ее. Менеджер Матвей как никто умел управляться с людьми. И добро императорское хранить тоже умел. По углам про него шептались, что у него глаза не только на затылке, но и под каждой лавкой спрятаны, разве что прищуренные, потому сразу не разглядеть их.
— Погоди. Я вот что думаю, мужики. Как бы не кочевые вперед себя траков пустили. Говорят, они такое особое слово знают или еще чего. Илья, ты там скажи своим, чтобы повнимательнее.
— Слово не слово, а большой пал вполне могли устроить. Вот зверье и кинулось не в сезон побегать. А после бега у них такой жор начинается. Сделаю, государь.
— Ты слыхал, Матвей?
— Слыхал. Ну все?
— Иди.
— Ага. Тебе поесть сюда принести или спустишься к нам, грешным? — не без ехидства поинтересовался менеджер.
Император словно не услышал поддевки.
— Приносили уже. Распорядился, без тебя обошлось. Идите оба. Время не терпит. Заставы бы надо известить. Мало ли что, — уже в спину сотнику сказал император. — И конюха этого, Кривого, придержи. Сам с ним поговорю. Потом.
Приближенные ушли со стены, и сразу же снизу раздались крики. Эти — исполнят. Привыкли и научились властвовать, велеть людям. Все, что на день пути, словом его, императора, будет готово к нашествию тварей. А получится по уму, так и дальше. Тех же, кто с первого раза не поймет или не послушается, гвардейцы сумеют вразумить. Хотя перед такой напастью, как траки, никого и уговаривать не надо. Перед зимой остаться без съестного припаса никому не хочется. Люди слишком хорошо знают, что такое голод. И что такое набеги тоже.
Косо глянув на кадета — здесь, никуда не делся, — пошел вниз, словно на прощанье глянув на горизонт, где бугрились поросшие лесом холмы.
Илья уже должен был выспросить конюха, теперь можно и самому. И на подготовку посмотреть хозяйским глазом не помешает.
— Ну, что тут? — спросил он у сотника, а глазом все искал Гнедого. Того по двору вываживал гвардеец. Кажется, ничего, обошлось. Ну и то хорошо.
— Не знаю. Чудеса прямо рассказывает.
— Что, опять кикимору видели? — начал яриться Саня. Эти сказки про лесных уродцев он терпеть не мог. Случалось, и в зубы за них бил. Как будто нет других дел, чем про гадость всякую придумывать.
— Врет, что машину видел. И человека в ней. Или я не понял?!
Император посмотрел на конюха. Тот робко моргал, но взгляда не отводил.
— Какую такую машину? А ну говори!
Императорский табунок в полтора десятка голов угнали на выпас с вечера. Про траков уже было известно, поэтому генеральный конюх решил, что суток двое отборным лошадям можно попастись на дальнем выпасе, что у родников, ведь потом неизвестно, как сложится. Там среди холмов были заливные луга, где даже в это проклятое из-за жары лето трава росла в пояс.
С другими лошадьми и одного бы конюха хватило; ну что такое пятнадцать голов? Тем более таких. Эти и без конюха сами справятся, хоть с волком, хоть с кем. Не с человеком, конечно. Поэтому императорское добро оберегать отправили двоих. Гришка Кривой за старшего, как не крути, а уже десятый год на конюшне, с ним в подмогу Вилька с детским еще прозвищем Кудрявый, но зато шустрый и расторопный. И, главное, послушный старшему.
К ночи у ручья разложили костер и сторожили в очередь. Первую половину ночи Кривой, под утро Вилька. Чтобы молодой не заснул, да и вообще для пущего порядка Гришка поставил его на холме, а сам расположился между табунком и лесом, высмотрев местечко в теньке, где так хорошо залечь в полуденную жару и сладко вздремнуть под нежный скрип кузнечиков. Сами лошадки получше иных сторожевых псов будут.
Он лег на склоне и, лениво наблюдая за лошадьми, принялся мечтать о том, как он женится. Генеральный конюх будто не прочь отдать за него свою племянницу, покивал, когда Гришка его попросил с отцом будущей невесты переговорить. Да и чего ж не отдать, если Гришка уже десятый год под ним работает, себя не жалея. Каждую лошадку умел обиходить и приветить по-особенному. Кому морковки, кому травки особой надергает, а кого и просто ласковым словом приветит — это надо знать, к кому и с чем подойти. Император доволен, генеральный тоже, так чего ж и не отдать-то? Да и пора уже по годам. Вот тогда он заживет! Ух, как он заживет. Над конюшней комнатка освободилась, он уже переговорил, жбан пива поставил. А на свадьбу перво-наперво родню позовет, потом всех с конюшни. Можно и сотника пригласить, он мужик правильный, с пониманием, от конюха нос воротить не станет.
Хоть и спал почти, разморенный солнцем и мечтами о скором счастье и довольстве, тем не менее увидел, как сбоку мелькнула тень, и он быстро вскочил на ноги, одной рукой сжимая толстое кнутовище, а другой хватаясь за деревянную рукоять здоровенного ножа, напоминающего тесак. С этим он хоть против волка, хоть против медведя выйдет. Хотя медведям не сезон, разве случайный какой, заполошный.
Гришка еще успел заметить, как качнулась низко повисшая ветка елочки-подростка, но кто там был — не увидел. Свистнул Кудрявому и жестом показал, что идет поосмотреться. Ближайший конь — Гнедой — повернул к нему голову и посмотрел на Гришку большими темными глазами. Кривой подмигнул ему косящим глазом. Он любил Гнедого, и тот тоже всегда его отмечал.
Обходя кусты, чтобы не шуметь, и аккуратно отводя ветки, пошел вверх и наискось по пологому склону, высматривая зверя. Если это даже всего-навсего заяц, то он своим кнутом с вшитым на конце свинцом и зайцев брал. Шутка ли — десять лет его из рук не выпускает.
Но ни зайца, ни волка он не нашел. Зато увидел, как за сосенками что-то блеснуло. Сначала испугался; ходило немало разговоров, что лесные ведьмаки вот так-то глазом блестят перед тем, как человека съесть. Глаза у них от лютой злости горят, а слаще человечины для них ничего нету. Сколько он этих историй в детстве слыхал, затаившись на лежанке под старым тулупом. Только уж больно император такие байки не жалует, ругается сильно и в зубы бьет, так что, может, и нет ничего такого.
