— Вам же показывали, учили.
— Мало ли… мне многое показывали, многое объясняли… Однако, надо сказать, не объяснили самого главного — почему именно я? Посудите сами, какой я, к черту, витязь? Зрение минус пять, одышка, грыжа… Тут какая-то лотерея… Как вы думаете?
— Я ничего не думаю.
— Или какая-нибудь чистка генотипа, а? И еще — почему тайно? Хотя, это понятно, пожалуй. И потом, простите, господа, а с кем, с кем мы будем воевать? Если будем. Во второй половине двадцать первого века!
Фурцев тяжело вздохнул и скрипнул зубами. Географ, кряхтя, сменил положение. Теперь он сидел, прислонившись спиной к стволу высоченной, вознесшей крону куда-то в небытие, сосны. И тут же наползли мысли, которые он старательно гнал от себя все время: какая дикая чушь твориться вокруг. Прав этот болтливый дурак — не может этого быть на самом деле. Неужели все-таки начнется? Как?! Не могу себе представить, что можно хотеть меня убить. Незнакомый человек, может хотеть меня убить? Да, почему?! Вот я, никого не хочу убивать, разве нельзя в это поверить — не хочу, и в ответ не согласиться не убивать меня. Я против всего этого, и тот, кто уже выставлен против меня, тоже против. Или нет? Нет, он, выставленный, просто не уверен, что я не хочу его убивать, а если узнает, он перестанет меня бояться, если даже боялся. Значит, просто надо объяснить. Надо дождаться утра, увидеть их, издалека помахать руками, показать, что никакого оружия в руках нет, и все объяснить.
— Простейшая логика, элементарнейший здравый смысл говорит о том, что в едином и просвещенном государстве войн быть не может…
Географ в общем-то говорил о том же самом, о чем затаено думал Фурцев, о при этом раздражал неимоверно. Временами Фурцеву его хотелось удушить.
— Странно, светает. Хм, честно говоря, не был уверен… Что-то сердце стало колотиться. Смешно, наверно, но я до сих пор надеюсь, что нас сейчас отпустят. Попугали, и хватит.
Действительно, светало. Деревья все четче рисовались на фоне светлеющего неба. Среди валунов внизу по склону обнаружились полосы тумана.
Твердило шумно зевнул, похлопал себя по дряблым небритым щекам, и в этот момент справа, с той стороны, где находились Евпатий Алексеевич и Мешко, раздался резкий крик.
Фурцев как раз собирался подняться, крик застал его стоящим на четвереньках. Крик явно не был условным. Географ тоже потерял от неожиданности способность двигаться. Равно как и способность говорить. Несколько секунд стояла странная тишина, потом стали слышны звуки сложной возни, сдавленное рычание. Из-за выступа скалы показался пьяно шатающийся Мешко. Он держался обеими руками за голову, спотыкался и монотонно ныл. Из-под пальцев несколькими ручейками спешила кровь.
Фурцев стал медленно пятиться на четвереньках глубже в расщелину. Географ попытался подняться на ноги, опираясь на свой лук.
Мешко рухнул на колени шагах в пяти от своих соратников. Капли крови сыпались на светлый камень. Из-за той же скалы выбежал невероятно одетый человек, помахивая маленьким топориком. На нем были кожаные штаны с бахромой по бокам, по пояс он был гол и жутко размалеван, в голове торчали какие-то перья. Он сразу же заметил новых врагов и замер, в полуприсесте, расставив руки в стороны. Мешко продолжал выть, кланяясь в ноги высокой сосне. Взгляды Фурцева и перьеносца встретились. Твердило потерял равновесие и снова тяжко сел, скрипя кольчугой по коре. Фурцев не отрываясь смотрел в глаза сумасшедшему с топориком. Лицо его было то ли испачкано, то ли раскрашено, рот осторожно оскален. Он не торопясь поводил в воздухе топориком вправо-влево, словно затачивая его о воздух. Торговый человек Мирослав медленно поднялся с четверенек. Острое чувство театральности происходящего вдруг сменилось ледяным, тошнотворным ощущением полной беззащитности перед этим топориком с явно окровавленным лезвием. Фурцев стал слепо ощупывать торс в поисках оружия. Нашел рукоять и нервно потащил за нее.
Подбодренный воинственными приготовлениями товарища, географ снова стал подниматься.
Оперенный незнакомец вложил два пальца в рот и громко свистнул.
Фурцев прокашлялся и двинулся на него, звонко цепляясь лезвием меча за камни.
На свист почти мгновенно появились еще человек пять раскрашенных. Двое из них тоже помахивали странными топорами, остальные были вооружены длинными деревянными копьями. О чем-то переговариваясь на незнакомом языке, они с преувеличенно угрожающим видом выставили копья перед собой. Древки у самых наконечников были украшены бородами из конских волос, эта деталь особенно угнетающе подействовала на Фурцева.
— Ну что, пятеро на одного! — Горяча себя, крикнул торговый человек Мирослав Леший, и голос его, воспользовавшись бесполезным эхом, долго тыкался в окрестные камни.
Географ, словно обидевшись, что его не считают за боевую единицу, оставил попытки встать и начал снаряжать свой лук для боевой работы, оставаясь в сидячем положении.
Раскрашенные морды молча двинулись на витязей. Фурцев хранил надежду, что Евпатий Алексеевич в решающий момент ударит им в тыл. Враги только на первый перепуганный взгляд были как на подбор. Стоило им сдвинуться с места, как выяснилось, что один из них припадает на правую ногу, а их старшой (вывод о том, что это именно старшой, можно было сделать по огромному, по всей спине и до земли, пышному головному убору) был невероятно пузат.
— А-а, — заорал Фурцев раскручивая неуклюжую лопасть своего кладенца. Краем глаза он видел, что географу врезали тупым концом копья в лоб, но он ухитрился впиться зубами в колено одному из нападавших.
Уворачиваясь от меча, кожаные попятились. Один свалился на задницу и, панически работая мокасинами, стал отползать в сторону.
Эх, где ты, Евпатий Алексеевич, сейчас бы самое время нанести удар из засады, и ворог бы не устоял. Но сражение приняло другой оборот. Самый ловкий из ворогов, победитель Мешка, улучив момент, саданул томагавком Фурцева по наплечнику. Добро выкованный наплечник удар сдержал, но Фурцев повалился на колено и как-то сразу отрезвел. Краткое упоение боем схлынуло. Ему стало страшно. Затевая свою атаку, он старался вращать мечом так, чтобы никого не поранить. Но этот удар по наплечнику был, несомненно, рассчитан на то, чтобы его, Федю Фурцева, зарубить насмерть к свиньям собачьим! Фурцев выпустил рукоятку меча, и тот нелепо запрыгал по камням, как выброшенная на берег рыба.
Ему скрутили руки за спиной и усадили рядом с прежде него связанным Евпатием Алексеевичем. Лицо у старшого было разбито, он мрачно молчал. Трое индейцев уселись напротив пленных, поставив копья между колен. Один из ворогов блевал, стоя в стороне, видимо, от вида вытекшего глаза Мешка. Подтащили Твердило, очки его одной дужкой цеплялись за ухо.
