— Товьсь! — скомандовал Федорцов. — Целься! — Гусары вскидывают мушкетоны. — Пли! — опережает британского офицера поручик.
Выстрелы мушкетонов тонут в слитном залпе солдатских ружей. На сей раз, я спустил курок вместе со всеми. И снова гусары налетели на строй. Зазвенели клинки сабель и штыки мушкетов. Теперь уже дрались все три шеренги. Заменять павших из первых двух было некогда. Я отчаянно отбивался от гусар, удары обрушивались на мою шпагу, рукоять её едва не выворачивалась из пальцев. После я насчитал на клинке больше двух десятков зазубрин.
— Ничего, ничего, Серёжа, — скрежетал зубами поручик Федорцов, больше себе, нежели мне. — Надо продержаться. Придёт Губанов. Обязательно придёт.
И снова нам удалось отбить атаку гусар. Однако стрелять им в спину было некому.
— Заряжай мушкеты! — скомандовал Федорцов. — Поспешай, орлы! Гусары ждать не будут!
Кавалеристы, действительно, отъехали не слишком далеко. Сотни на полторы шагов. Остановившись, они принялись перезаряжать мушкетоны, посылая в нашу сторону непристойности.
— Взвод, целься! — раздалась команда.
Из камышей болотистого берега реки выступил второй взвод нашей роты. По колено в грязи, они зашли с фланга и изготовились дать залп по врагу.
— Пли!
Шесть десятков мушкетов грянули в один голос. И гусары не выдержали. Сердце подвело их. Не хватило силы духа.
— Flee! Escape! — кричали они. — Run away! Save yourself!
— Говорил же я тебе, Серж! — рассмеялся Федорцов, отчего-то назвав меня на французский манер. — Придёт наш капитан!
— Первый взвод, соединиться со вторым! На пятьдесят шагов отступить! — командовал тем временем капитан Губанов. — В три шеренги стройся! Второй взвод, первая и вторая шеренги! Первый взвод, третья шеренга!
— Поспешай, поспешай! — тут же закричали унтера. Особенно надрывался Ермолаев, отдувавшийся за троих.
— Зарядить мушкеты! — скомандовал капитан, как только солдаты заняли свои места.
Мы замерли, готовые к новой атаке. Возбуждённые боем солдаты второго взвода так и рвались в бой. Хоть на чёрта — прости, Господи! — кинутся, так окрылены лёгкой победой. Конечно, они-то не дрались с британскими гусарами, по ним не палили картечью с двадцати шагов и сабельной стали отведать им не пришлось.
Однако шли минуты, цеплявшиеся одна за другую, и никто не спешил атаковать нашу роту. Неподалёку шла битва, о которой я имел представление по шуму и редким комментариям поручика Федорцова.
— Славная битва, — отрывисто бросал он. — Картечь в ход пошла. Британцы, видимо, к нашим батареям подошли.
— А почему не наши к британским? — спросил я.
— С нашей стороны звук, Серж, — усмехнулся поручик. — Да рёв от залпа «единорогов» ни с чем не спутаешь.
Мы простояли ещё около четверти часа, когда за нашими спинами раздался стук копыт. Недавно дравшиеся с гусарами солдаты инстинктивно напряглись, сжав побелевшими от напряжения пальцами мушкетные стволы. Однако приказа перестраиваться не поступало.
Наконец, к нам «подлетели» всадники в зелёных мундирах с карабинами и саблями. Уланы-карабинеры. Наши.
— Господин капитан! — козырнул Губанову офицер конных егерей. — Имею честь представиться, штабс-ротмистр Тоцкий, командир фланкеров второго эскадрона Волынского Уланского полка!
— Капитан Губанов, командир третьей роты третьего батальона Полоцкого пехотного полка. Честь имею. — Покончив с представлениями, он спросил: — Зачем вы здесь?
— В лагерь со стороны позиций, занимаемых вашей ротой, прискакали несколько лошадей под британскими сёдлами, — ответил штабс-ротмистр, — на одной сидел мёртвый гусар. Нас отправили провести разведку.
— На вашем мундире кровь, штабс-ротмистр, — сказал капитан Губанов, — значит, вы уже побывали сегодня в бою. Можете что-нибудь сообщить?
— Мои фланкеры прикрывали огнём улан во время флангового манёвра, — сообщил тот. — Мы ударили на британскую лёгкую пехоту. Горцев из Шотландии, если быть точным. Атаковали, заставили перестроиться в каре, а как только отступили, по ним открыла огонь артиллерия.
Жуткое, верно, было зрелище. 6-ти, 12-ти и 16-ти фунтовые ядра врезаются в ряды плотно сбившихся для отражения кавалерийской атаки солдат, оставляя в них изрядные просеки.
— Батальон горцев рассеяли, — не без гордости добавил штабс-ротмистр Тоцкий, — никак не меньше.
— А в общем, как идёт сражение? — спросил у него наш капитан.
— Ровно, господин капитан, — ответил штабс-ротмистр. — То британец прорвётся к самым батареям. То вот мы на флангах пошалим. А в центре крепко сошлись. Насмерть. Из-за дыма почти ничего не видно, так что и не понять, кто побеждает — мы или британцы. Но на случай прорыва, на центр генерал приказал нацелить четыре двенадцатифунтовки, заряженных картечью.
Значит, если британцы всё же прорвут центр по ним, а заодно и по отступающим — или просто бегущим — нашим солдатам, дадут залп картечью, стальной метлой выметая с этого света сотни человек, не щадя ни своих, ни чужих.
Суров ты, обрусевший шотландец Михаил Богданович Барклай де Толли. Вот только и Джон Хоуп — не мягкотел, он, скорее всего, также нацелил орудия на центр и наших солдат, кровью добывших победу, ждёт тот же смертоносный вихрь картечи.
— Возвращайтесь в лагерь, штабс-ротмистр, — приказал Тоцкому наш капитан, — и доложите, что была попытка прорыва гусарского эскадрона в наши тылы. Возможно, это была разведка боем, не исключены повторные попытки.
— Есть, — снова козырнул штабс-ротмистр и скомандовал: — Разворачивай коней! Возвращаемся в лагерь!
Не прошло и нескольких минут, как стук копыт фланеров затих вдали.
Снова потянулись часы ожидания. По звукам битвы уже ничего нельзя было понять. Однако орудия молчали, значит, в центре всё ещё идёт кровавый бой.
Битва закончилась «боевой ничьей». Тысячи человек остались лежать в кровавой грязи, а уцелевшие с наступлением сумерек разошлись на позиции. Роту капитана Губанова также вернули в лагерь, где я стал свидетелем самой чудовищной картины, какую только можно увидеть на войне. Картина эта звалась «после побоища».
В ночной темноте, при свете факелов и масляных ламп, сновали фельдшера и солдаты с носилками, около медицинских палаток лежали накрытые простынями раненные солдаты, за пределами лагеря ровными рядами были уложены трупы, над которыми ходили священники, тонущие в кадильном дыму, а рядом похоронные команды рыли могилы, сколачивали кресты, писаря выводили на табличках имена, чины и даты рождения и смерти. А где-то на поле боя мародёры обирали трупы, то и дело, сцепляясь с такими же любителями «трофеев» из британского лагеря, так что и после сражения до нас доносились выстрелы.
