— Прости, — сказал он. — Я отпирался, как мог, но Хирург требовал только тебя. Говорит, никто не может лучше…
— Приятно, когда так ценят, — сказала жена. — Кто болен?
Сергей наклонился к ее уху — так, чтобы не услышал Денис. Любопытства в мальчике столько же, сколько упрямства, а знать ему все это ни к чему.
— Пришли караванщики… Непонятно, как их впустили ночью… Принесли раненого… Подробностей не знаю, но, кажется, его порвали наверху… Хирург толковал, что с раненым что-то крепко неладно…
Он говорил едва слышно, косясь в сторону постели сына; мальчик лежал неподвижно, дышал ровно и, возможно, уже спал; но Сергей не стал бы ручаться, что Денис сейчас не прислушивается изо всех сил к разговору.
Полина кивнула, потом так же тихо спросила:
— Ты тоже идешь?
Сергей кивнул:
— Будет торговля…
Они быстро собирались, стараясь не шуметь. Чай в древнем побитом термосе был еще теплым, но времени не оставалось, и они решили позавтракать по возвращении.
Выйдя из бокса, расстались: Полина свернула вбок — поднявшись по ступеням, оказываешься у дверей медицинского блока; Сергей направился дальше по этажу, в сторону дальней лестницы, которая выводила к дверям Зала. Жилой уровень был темен и погружен в сон.
В просторном Зале, скудно освещенном керосиновыми лампами, вот-вот должна была начаться обычная процедура торгов. По одну сторону большого овального стола красного дерева, некогда ухоженного и богато инкрустированного, а ныне потрескавшегося и обшарпанного, сидели представители Совета Общины. Сергей обратил внимание, что Верховный, Петр Савельевич, отсутствует; собственно, в том, что его не стали будить посреди ночи, ничего удивительного не было: Верховному перевалило за семьдесят, он стал тяжел на подъем, спал плохо, а просыпался еще хуже.
Сергей знал, что Верховный все реже покидает свой блок и днем, предпочитая уединение… Шептались, что старик доживает последние деньки. Его место, пихая друг друга локтями, пытаются занять трое членов Совета. Каждый из них пытается склонить колонистов на свою сторону нехитрыми уловками… Все они сейчас были тут как тут. Половина стола с их стороны и пол вокруг были уставлены товаром и продуктами, производимыми в лабораториях, мастерских и парниковых хозяйствах колонии.
По другую сторону расположились четверо караванщиков. В центре сидел главный, имеющий прозвище Джедай — звучная кличка, почерпнутая из какого-то старого кино. О дальних походах его каравана и битвах с неведомыми чудовищами ходили легенды, но сам Джедай распространяться на эту тему не любил. Колонистов он терпеть не мог и называл их серыми крысами. О метро говорил презрительно либо с насмешкой, и всегда подчеркивал, что настоящий мужчина должен жить и умереть свободным, на земле, под небом… Даже таким, какое оно сейчас. Внешность его была под стать характеру: могучее тело, большая, наголо обритая голова, глаза темные, взгляд стальной, узкие губы, давний и глубокий шрам на левой щеке.
Справа от него сидели два его сына, такие же суровые, как отец — погодки, парни семнадцати и шестнадцати лет. Мать их умерла давно. Поговаривали, погибла, а Джедай не сумел ее спасти; впрочем, доподлинно никто ничего не знал.
По левую руку находился единственный друг и помощник Джедая, имевший незамысловатое русское имя Василий; внешне он выглядел простым, добродушным увальнем, рубахой-парнем. Но впечатление было обманчивым: те, кто Василию переходил дорогу, редко оставались живыми и здоровыми. «Этот мир жесток и страшен. И выжить в нем могут только люди жестокие и страшные». Из присказок Джедая.
Простые караванщики расположились вдоль стены прямо на полу. Тяжелый запах давно не мытых тел висел в воздухе. Сергей обвел ночных визитеров взглядом и вдруг задержался на одном: худой, щуплый; черные, грязные, свалявшиеся паклей волосы закрывают лицо. Он сидел на полу, подобрав ноги, в стороне от остальных, и только время от времени бросал на окружающих короткие взгляды исподлобья.
Стороны присматривались, примеривались друг к другу, молча оценивали товар. В торгах, как и в любом другом деле, была своя тактика, свои тонкости и хитрости. Фиксированных цен ни на один вид товара установлено не было, их определяли непосредственно в процессе торга. Колония предлагала синтетические продукты и овощи, выращенные в парниковых хозяйствах на обеззараженной почве, которую приносили с поверхности и подвергали очистке в лаборатории. Здесь же были разложены вещи из пошивочной мастерской (материалы для их изготовления стремительно таяли, так что цена росла) и холодное оружие из слесарного. Металла для его производства пока было в достатке, да только не каждый умеет из куска стали выточить мачете.
Караванщики выставили на продажу несколько костюмов химзащиты — не бог весть каких, но по виду еще вполне крепких, чекушки с керосином, огнестрельное оружие и патроны, несколько рулонов хлопчатобумажной ткани (последнее было очень кстати: вещи из пошивочного продавались хорошо). Кроме этого, на столе перед Джедаем маленькой горкой лежало несколько устрашающего вида фигурок из кости какого-то животного. Именно они в первую очередь привлекли внимание Валентина Валентиновича, бывшего полковника внутренних войск, человека, особенно рьяно рвавшегося занять место Верховного… когда оно освободится.
— Что это? — спросил он у Джедая, указывая на фигурки.
— Амулеты, — помолчав, коротко ответил тот.
— Из чего сделаны?
— Из клыка… — второе слово Сергей не разобрал — что-то связанное с удочкой.
— Действуют?
На этот раз ответа не последовало. Но напористый Валентин Валентинович не отставал:
— Продаете? — и снова молчание. — Если не продаете — зачем выставили?..
Джедай со скучающим видом отвернулся, Василий клевал носом (или делал вид), младший сын Джедая с интересом осматривался: в колонию он попал второй раз в жизни, а в Зал — вообще в первый. Старший же внезапно подался вперед и ткнул пальцем в аккуратно разложенные на небольшом куске ткани кубики коричневого цвета.
— Еда? — спросил он.
Вопрос был, скорее, риторическим: в этой части стола принимающая сторона разложила синтетические продукты, не только обладающие ничтожными вкусовыми качествами, но и весьма вредные для организма. Хотя кто в нашем мире позволит себе рассуждать о вреде пищи?… Нечто, напоминающее хлеб, нечто, напоминающее масло, нечто, напоминающее макароны… Рядом с макаронами лежали кубики, вызвавшие любопытство парня.
Валентин Валентинович повернулся к соседу. Профессор Скрынников, химик, биолог, ученый, одним словом — это с первого взгляда по нему видно — высокий, с вечно взъерошенной копной седых, непослушных волос, в очках с одним треснутым стеклом и дужкой, замотанной в месте слома куском шнурка, мятый, неопрятный и пахнущий не лучше караванщиков (но они-то хоть бродяги, неделями в пути!) — с высокомерным выражением наклонил голову и нараспев произнес:
