Во дворе коттеджа господина Былинникова на Золотодолинской улице вовсю шумел праздник. Из огромных колонок орали очередные безголосые дуры, примерно такие же дуры, включая именинницу — супругу Былинникова — плясали. Мужской контингент в основном пил и закусывал.
«Впрочем, эти тоже нажрутся и станут плясать, никуда не денутся», — подумал Антон, не в первый раз работающий на таких праздниках.
Там был даже негр, знакомый какой-то с виду. Диджей, что ли. Где-то Антон его видел.
Антона, собственно, с профессиональной точки зрения интересовали только дети — именно их клоун обязан развлекать, но дети тут были под стать родителям. Те, что постарше, кучковались, с банками пива в руках. Те, что помладше, возились с коммуникаторами или карманными игровыми приставками, сунув в уши наушники и полностью абстрагировавшись от реальности. Совсем же мелких, с которыми работать легко и приятно, здесь не имелось, потому клоун Мотя был предоставлен самому себе.
Ему и музыкантам, черед которых еще не настал, полагался отдельный столик. Челядь Былинникова не пожадничала: ассортимент почти не отличался от того, что подали гостям, и даже в качестве выпивки стояли «Хеннесси», «Отард» и «Макаллан». Выпив коньячку и закусив жареным мясом с зеленью, Антон решительно снял большой гуттаперчевый нос и сунул в карман. Рассчитались с ним заранее, заплатили хорошо, а если работать не с кем — не его проблема.
— Вот ведь что жизнь с людьми вытворяет, — философически сказал в пространство сидящий рядом с Антоном пожилой барабанщик.
— Это вы о чем? — уточнил Антон.
— Не о чем, а о ком. О Былине. Я его еще в начале девяностых знал. Понтовался — у-у! Правда, недолго: посадили. А потом отсидел, вышел, и вот поди ж ты — депутат. Владелец заводов, газет и пароходов. А я как был лабухом, так и остался. Сенька, на басу у нас брякал, не побоялся — свалил в Европу, повертелся там и устроился. У Меладзе подыгрывал, у Стаса Михайлова… А мы вот, видишь, где.
— Да уж, — из солидарности вздохнул клоун.
Барабанщик, откинув с лица длинные седые пряди, осушил одним махом полстакана виски и заметил:
— Хотя у тебя работа совсем собачья. Прыгаешь с намазанной мордой, этих проклятых детей развлекаешь. Из цирка, что ли?
— Не из цирка, — обиженно сказал Антон. — Я вообще театральное заканчивал, работал в театре, в «Глобусе»! Играл, между прочим, и классику. Меркуцио, Вожеватов в «Бесприданнице», Тузенбах в «Трех сестрах». Мне режиссер, между прочим, будущее большое предрекал…
— А чего ты тогда, между прочим, не во МХАТе, а здесь прыгаешь у этого хлыща на именинах, а, Тузенбах? — подмигнув, спросил барабанщик. Антон развел руками:
— Того же, что и Сенька в Европе, а ты сейчас тут будешь «Владимирский централ» отстукивать.
Барабанщик громко заржал и дружески хлопнул Антона по плечу.
Дуры в динамиках сменились надрывным мужским баритоном, запевшим о тяжелой уголовной доле. Дамы потащили мужиков на медленный танец, кто-то хрипло заорал:
— Погромчее сделайте, погромчее!
Колонки взвыли так, что с ближайшей сосны в ужасе метнулась прочь наблюдавшая за людьми белочка. Барабанщик покачал головой и крикнул, потому что разговаривать было уже невозможно:
— А что это там за блюзмен сидит?
— Какой блюзмен? — не понял Антон.
— В смысле чернокожий.
— А… Не знаю. Вроде знакомый. А может, просто кажется, что знакомый…
— Да они все на одно лицо, — неполиткорректно заметил барабанщик и принялся разливать виски по стаканам. Антон потянулся за маринованным огурчиком.
А спустя минут десять приехала полиция. Два сержанта, мужик и девушка, на «форде» с «люстрой», которая предупредительно мигнула перед тем, как машина остановилась у ограды.
Музыку тут же сделали потише.
— Здравствуйте, — сурово сказала девушка, с уверенностью подходя к центральному столу. — Сержант Реденс, ОВД Советского района. На вас соседи жалуются — шумите.
Коттеджи на Золотодолинской изначально планировались для выдающихся ученых — академиков и прочих докторов наук. Долгое время именно они здесь и жили. Даже в начале века правило соблюдалось, но потом нашлись лазейки, и коттеджи среди сосен стали скупать все, у кого были деньги и связи. Нуворишей ученые не любили и старались напакостить при первой же возможности. Вот кто-то полицию вызвал, смотрит, поди, в окошко, радуется.
— Да вроде день еще, товарищ сержант, — миролюбиво произнес Былинников, поднимаясь с «царского места». — Может, с нами присядете? У супруги день рождения, сами понимаете, повод.
Сержант-мужик, переминаясь с ноги на ногу, просительно посмотрел на напарницу.
— Мы на службе, — так же сурово сказала девушка. — Пожалуйста, сделайте потише. Я понимаю, что сейчас день, но есть же какие-то рамки.
Былинников помрачнел. Он явно не любил, когда ему перечат:
— Как вы сказали, фамилие?
Депутат именно так и произнес: «фамилие».
— Реденс. Сержант Реденс. Жаловаться будете?
— Зачем жаловаться? Жалуются, знаете ли, мне. А я буду сразу принимать меры.
— Принимайте, — равнодушно произнесла девушка. — А музыку сделайте потише.
— Или что? — осклабился Былинников.
— Или…
Что хотела сказать сержант полиции, Антон уже не услышал, потому что вокруг все остановилось. А когда он открыл глаза, то увидел лес, оплетенные какими-то ползучими растениями руины праздничных столов, еще мгновение назад новенький, сверкающий стеклопакетами коттедж, теперь уже с просевшей крышей и мутными пыльными окнами, и самое страшное — разбросанные вокруг тела.
А потом начали оживать мертвецы…
Никаких разбегающихся грибов на Тайване не обнаружилось. Собственно, Антон бывал тут еще в старые времена раз восемь, и тогда грибов тоже не видел. Островок-то с ноготь был: кусты, песок да заболоченная лужа, заросшая осокой. Тут только древесные поганки могли водиться, да и те не водились. Но сейчас Антон с удивлением заметил, что есть обычные грибы! Понавырастали вовсю — вон, кажется, белый, а вон какие-то унылого облика поганцы…
Кстати, грибы можно есть. Сейчас должно интересовать всё, что можно есть.
— Это можно кушать? — с любопытством спросил камерунец, указывая носком сапога на поганку, словно читал мысли Антона. В ответ бывший клоун не удержался от замшелой шутки:
— Можно. Только умрешь.
— Это действительно нельзя кушать, молодой человек совершенно прав.
Из-за буйно разросшегося кустарника на открытое место вышел старичок. Высокий, обросший аккуратной седой бородкой, в разлезшемся ватнике, брезентовых штанах и почему-то резиновых сланцах, в которых обычно ходят в баню или на пляж.
