Однако долго чесать репу не приходилось. Другого пути к кишкам этого монстра я не знал, разве что размолотить его кувалдочкой. За что, я думаю, папенька меня заместо этого станка заставит сено зубками грызть. Ладно, покалупаюсь полчасика, глядишь, не так страшен чёрт…
Однако колупаться пришлось не в пример больше. Чем больше я влезал в эту дрянь, тем страшнее становились перспективы. Раз или два я уже порывался долбануть эту колымагу чем-нибудь тяжёлым и смыться отсюда подальше. Переклинившие валы не давали никакой надежды на счастливое будущее, перебирать эту дрянь в смертной тоске, причём в самой немыслимой позе, наполовину вползши в станок сам, было не столько мучением физическим (к таковым я уже привык), как душевным.
Материться я, как все наши, был мастером немалым, однако только тут, под этой адской машинкой, я, наконец, понял истинные глубины своего падения. В глубине души я дивился долготерпению моего Творца, который слушал сие, по всей вероятности, с удивительной кротостью, раз не послал в меня стрелу огненную или не обвалил волей своею полутонный агрегат на мою грешную плоть.
В этом своеобразном упоении я чуть было не пропустил изменение обстановки во дворе. Видеть-то я ничего не видел, а вот слух у меня хороший. И посему слышал я прекрасно, как мать во дворе что-то кому-то втолковывала, причём голос у ней был мягкий и сладкий, что, в общем-то, не характерно при её общении с моими товарищами. Я прислушался. Визитёра отправляли прямо ко мне в сечкарню. Видимо, слух у матери был не хуже моего, и мои матерные молитвы Железному богу достигли если не его, то её уха.
Кого ж там принесло? Неужто ментов? На наши вылазки в Зону они смотрели сквозь пальцы, однако явно их не одобряли. Вроде как никто меня не видел… Друганы мои исключались: мамаша не слишком их жаловала, и скорее бы отправила назад, чем ко мне.
На всякий пожарный я развернул бурную деятельность, подальше зашившись под машину.
Скрип двери дал понять, что в мою камору кто-то пожаловал. Не Вишня, это уж точно. Тот только с ноги дверь открывал. Имевшие несчастье расходится с Вишней в дверном проёме не единожды платили за это разбитой харей: Вишня и трезвый-то не догадался бы быть поосторожнее. Ему и в голову не приходило, что там, за дверью, кто-то тоже может быть. А трезвым Вишню не видел никто, это факт.
Так что не Вишня это был, и даже не Босой. Тот, хоть и не влетал, как метеор, однако и не стал бы пробираться в мой сарай, как кот в кладовку. Кого же там все же принесло?
Но эту проблему я не успел обмозговать как следует, посему как за секунду до того, как меня осенило, кто ж это на деле, знакомый чистый Сашкин голос выдал пришельца:
- Петь, ты здесь?
Я откинулся на пол. Вздох облегчения как-то сам собой устремился к чёрным
потрохам машины. Потому что Сашка был единственным человеком, которого я всегда рад был видеть. Посему я откинул отвёртку в сторону и потихоньку высунулся из-под поддона сечкарни:
- Здесь я, Санёк.
И моя спина через доски половые уловила лёгкий топот Сашкиных сандалий,
пробежавших по этим самым доскам. И, - вслед за этим, - шумный выдох-облегчение:
- Привет!
Санька стоял передо мной, этот лучик света в тёмном царстве, - снизу вверх
вырисовывались его сандалики, белые гольфики, голые коленки – и вот он сам, живой милый Санька улыбается мне своей необычной робкой улыбочкой.
- Привет, Санёк! - ответствовал я, выбираясь из-под мрачных сплетений
металла на свет божий.
На секунду Санька как бы запнулся, набрал побольше воздуху и вдруг разразился потоком слов:
- Пит! Я к тебе вот вчера заходил, только у тебя никого не было. Я думаю: может ты на озере. Только ты знаешь, меня без тебя туда не пускают. Сидел вот дома, потом ещё Димка пришёл, только он недолго побыл, - его мама позвала, а я тогда опять к тебе пошёл, - может быть, думаю, ты уже дома сидишь. А тётя Лариса говорит, что Пети дома нету, что ты опять куда-то делся и куда она не знает. Ну, тогда я думаю – ну точно на Болоте…
Он внезапно замолчал, но по лицу его я видел, – не всё высказал. И после
недолгой душевной борьбы Санька все же выпалил:
- Ты ведь знаешь, Пит, мне без тебя неинтересно.
Я отвернулся. Я не какой-то там слюнтяй, но этот поганец всегда знает, как
меня зацепить. Рука моя сама потянулась к Сашкиному плечику, но остановилась на полпути: его белая «Экспаншин» не станет чище от моей замасленной лапы. Только в глаза его заглянуть успел, - чистые, ясные Санькины глаза и понял, что ничего больше не надо. Поэтому я только вытер руки клоком сена, продрал их ещё для верности сухой тряпкой, и мы направились к выходу.
Насчёт мамаши я пока не беспокоился, – Санька при мне был как хранитель, при нём мать не поднимает напряжные темы. Всё это потом будет, особливо если всплывёт куртка моя разодранная с кормы, которая сиротливо сушилась где-то в глубине сада.
Санёк поливал мне руки из большой белой кружки, а я умывался неторопливо, с опаской поглядывая на окно кухни: где-то там мамаша маневрирует, и что сейчас у ней на уме, бог весть. С другой стороны, с утреца я не жравши, а вот с Санькой вроде как самое время теперь к ней на очи заявиться. Родственники мои Саньку любили, даже, можно сказать, уважали.
Только и тут мне пофартило: дверь открылась, и мать громко позвала нас:
- Есть ты собираешься? Давай, бери Сашку, идите кушать вместе. С утра небось голодный…
Я не стал дожидаться развития этой мысли, быстро вытер руки и обернулся к
двери:
- Ну, всё, мам, идём уже, идём.
Санька улыбнулся тихо так, своей непонятной блуждающей улыбочкой, такой милой и родной, и взял меня за руку. И вдруг неожиданно для себя я подумал, какая она всё-таки хрупкая, эта Санькина ладошка. Хрупкая и тёплая…
Мать встретила нас на кухне, расспросила Саньку, как там мама, и отправила нас за стол. Сама же садиться за стол не стала, а тихонько выскользнула из кухни. Что же, мы и одни неплохо покушаем.
- Правда, Санёк? – сказал я вслух в ответ своим мыслям.
- А? – вскинул Санька брови.
- Жить, говорю, хорошо. Верно?
- Угу, – кивнул головой Санька, старательно уплетая суп. Кушал он, в общем-то, неважно, как все городские. Только у нас преображался полностью. Я даже дивился иной раз, как такое хрупкое создание, как Санька, может столько умолоть за один раз. Что ж, либо, правда, что в гостях и уксус сладкий, или уж из чистого уважения к дому сему Санька так старался.
Я бы и дальше умилялся бы Санькиным пиршеством, ежели б не непонятные действия моей маменьки, которая, вместо того, чтобы заняться каким-либо мирным видом деятельности, направилась прямиком в сад. В другое время на такую мелочь я бы и внимания не обратил, а теперь вот сушилась там моя куртка изодранная и прочие предметы, которым вроде как сушиться по жаре нынешней и вовсе не положено. А это лишние расспросы, а врать я не большой мастак, да и желания крутиться что-то сейчас не наблюдается. Посему не стал я дожидаться финала, а быстро дёрнул Санька за рукав:
