…Целью выступления президента Украины, в котором он публично признал несостоятельность своего правительства и потерю контроля над ситуацией, была легитимизация ввода войск НАТО. Однако наличие в Украине военных баз России и крайнее недовольство населения восточных областей насильственной украинизацией последних лет вызвало непредвиденный резонанс.
Одновременно с событиями в Киевской области региональные лидеры объявили о выходе из состава Украины и начали проведение референдумов. Таким образом появились новые государственные образования: Крымская Республика (Симферополь), Северодонецкая Республика (Северодонецк) и Южноукраинская Республика (Запорожье). При этом все они немедленно обратились в Государственную думу РФ с просьбой принять их в состав Федерации.
На сегодняшний день три самопровозглашенные республики признаны только Россией, Абхазией, Южной Осетией и Венесуэлой. ООН считает правопреемником Украины Украинскую Народную Республику (УНР), столицей которой объявлен город Тернополь. Мнение официального Тернополя известно: авария на Чернобыльской АЭС инспирирована российскими спецслужбами с целью раскола Украины, территория Украины неделима, ликвидацией последствий аварии должен заниматься исключительно гуманитарный контингент ООН, действия которого обеспечиваются вооруженными силами НАТО.
Правительство УНР, в котором все ключевые посты заняли представители финансово-олигархических структур, приняло экстраординарные меры, в первую очередь направленные на защиту банков и страховых компаний. Вчера опубликовано постановление Кабинета министров, в котором чернобыльская катастрофа не признана форс-мажором, так как, по мнению украинских властей, все ее последствия (в том числе и необходимость выплаты компенсаций пострадавшим) целиком и полностью возлагаются на Москву.
Киев, превратившийся в зону бедствия, блокирован силами ООН. Люди, выходящие из контролируемого периметра, направляются в фильтрационные лагеря, где с гражданами Украины работают банковские коллекторы…
* * *
Квартира была наполнена той нервной пустотой, какая остается после поспешного бегства людей, некогда обитавших в этом жилище. На грязном паркете валялись какие-то тряпки, на стене косо висела небольшая картина в затейливой рамке — мирный пейзаж, не вязавшийся с тем, который был виден из окон. Гонимые паникой хозяева бежали отсюда, похватав самое необходимое, но пережитый ими страх еще витал в пыльном воздухе и прятался по углам.
«Интересно, сколько может стоить эта безделушка, — подумал Алексей, рассматривая небольшую золотую брошь, найденную среди всякого хлама в ящике туалетного столика, — там, за блокпостами? Царапины на ней, и вообще вещичка пустяковая… Здесь она не стоит ничего — здесь в цене оружие, патроны, лекарства, еда: то, без чего человеку не выжить. А золотые бирюльки — без них человек проживет, и еще как проживет. Как там сказал Маугли, попавший в сокровищницу Белой Кобры с ее грудами золота: „Зачем все это? Разве это можно есть?“ Да, иногда подумаешь даже, а стоит ли нагибаться за очередным украшением, брошенным в панике бегства… Хотя, если разобраться, не ради ли таких вот безделушек я и остался здесь, в мертвом городе, где не место нормальному человеку, еще не съехавшему с катушек? Закордонье, где золото снова обретает свою вековую ценность, — это что-то вроде тридевятого царства, границу которого стерегут железные чудища на колесах и гусеницах и тупоголовые солдаты, приученные без размышлений шпиговать свинцом все движущееся из глубины „карантинной зоны“ — из города, густо присыпанного „чернобыльской пудрой“. И попасть из вымершего Киева в это заветное тридевятое царство ох как непросто. К тому же пересечь кордон — это еще полдела: за ним таится множество жадных рук, очень охочих до хабара, вынесенного лутерами из блокированного города. И еще неизвестно, чьи законы более жестоки: законы радиоактивной зоны или законы так называемого цивилизованного мира…»
Алексей прислонил к подоконнику «Сайгу» и посмотрел в окно. Дома города не были разрушены — Киев не бомбили и не обстреливали, как это было в середине прошлого века, — но город умер, лишенный живой человеческой крови, пульсировавшей в жилах его улиц. Над крышами бывшей Фундуклеевской, потом улицы Ленина, с недавних пор Богдана Хмельницкого, висела кладбищенская тишина, не нарушаемая ни привычным городским шумом, ни голосами людей, ни даже криками птиц. У дома напротив уткнулась в столб легковая машина со спущенными колесами, выбитым ветровым стеклом и оторванной передней левой дверцей, а посередине проезжей части жалобно-сиротливо замерла брошенная детская коляска. Она была опрокинута набок, и из нее на асфальт высыпались вещи, когда-то представлявшие несомненную ценность для их владельцев. Где они, эти люди, набивавшие тесное нутро этой коляски всем, что попадалось под руку? Удалось ли им выбраться из охваченного ужасом города или они присоединились к тысячам тех, кто этого сделать не смог, и теперь, может статься, их давно уже нет в живых?
Мертвые пустые дома казались пыльными. Скорее всего, такими они выглядели через грязное стекло — «чернобыльская пудра» малозаметна, — но впечатление было зловещим, как будто незримая смерть, поразившая город, вдруг обрела осязаемость.
Радиоактивная пыль… Алексей видел, что она делает с людьми, не подозревавшими об опасности. У брошенного на произвол судьбы гражданского населения огромного города не было ни дозиметров, ни даже информации о зараженных участках — люди шли наугад, с каждым шагом вдыхая рассеянную в воздухе смерть.
За месяц, проведенный в киевской зоне, Алексей увидел столько трупов, сколько он не видел во всех, вместе взятых, боевиках и триллерах, обильно орошавших зрителя потоками крови. И самое мерзкое — умиравшим людям никто не спешил прийти на помощь. Наоборот, как только уровень радиоактивного заражения в городе достиг опасного предела, ооновцы получили приказ расстреливать всех, кто пытается выбраться за кольцо оцепления, — ведь эти люди несли в своих телах лучевую смерть. И миротворцы добросовестно выполняли приказ: у блокпостов оставались сотни и тысячи разлагающихся трупов мужчин и женщин, стариков и детей — отчаявшиеся люди шли на пулеметы и падали, падали, падали…
А те, кто остался в городе, тоже умирали. Умирали от лучевой болезни, от голода, жажды и полной безысходности. Трупы лежали прямо на улицах, став неотъемлемой частью нового городского пейзажа, и никому до них не было дела — никто не торопился их не то что хоронить, но даже убрать. И на всю жизнь врезалась в память Алексея дикая сцена, которую он пережил в опустевшей квартире одного из покинутых домов.
