Подкоптившегося, но крепкого на вид старика я обнаружил в ванной. Выносить пожилых я зарёкся после того, как один дед умер у меня на руках. Однако этот был не такой уж старый, и я рискнул. Затем подобрал бьющуюся в истерике женщину: она ничего не соображала и металась по кухне, кидаясь на стены, — никак не могла найти выход. Больше на восьмом никого не было.
* * *
Дыхание сбивалось. Судорожно глотая задымлённый воздух, давясь и кашляя, я мечтал о горных вершинах, где лежит снег, о чистом и морозном, колючем, живительном… Я никак не мог набрать полную грудь. Высунулся за перила и ловил налетавший ветер, пил про запас. Но ветер грозил иной опасностью — раздувал огонь.
Из подъезда выскочил Николаев — нечёткий, исчезающий силуэт; кометой взрезал пространство. Опять кого-то «спас»! Ход Птички замедлился, из болида он превратился в смазанное пятно. Отнёс к «Скорым» мужчину в тлеющей одежде и рухнул на землю: копить силы для следующего рывка. Я бы даже сказал, театрально рухнул. Знаем мы его трюки. Дешёвый из тебя актёр, Олег Батькович, не возьмут тебя в Мариинку. Так и лежал, не двигаясь: уродливый манекен, грязная клякса на фоне молодой травы.
К нему — вот молодец! — подбежал давешний репортёр. Что, попался? Попробуй оттолкни. Заткнуть рот свободной прессе не удастся. Изволь отвечать, сколько лет жизни отобрал сегодня!
Однако какой-то человек в камуфляже прогнал репортёра и теперь что-то втолковывал Николаеву. От чрезмерного любопытства я высунулся по пояс, не обращая внимания на огонь. А тот уже облизывал балкон, развевался на ветру багровым стягом, жёг открытые участки кожи.
Надо уходить! Спасаться самостоятельно. Я здесь как между молотом и наковальней. В комнате, словно в горне, ворочалось пламя, и невидимый подмастерье раздувал мехи. Забраться на крышу? Перебежать к торцу здания, где огонь не так силён? Меня заметят и снимут. Сидеть, забившись в угол, и в конце концов получить ожоги третьей или четвёртой степени вовсе не хотелось. А если сюда ворвётся Николаев?! Я лучше спрыгну и разобьюсь, чем позволю ему приблизиться!
Внизу безутешно, с надрывом закричала женщина. Она вырывалась из рук санитаров и голосила, голосила…
Будто откликаясь, на кухне соседней квартиры лязгнула форточка, распахнулась под напором горячего воздуха. Из неё повалил дым; на подоконник легли оранжевые отсветы. Стёкла дребезжали. Громыхнуло — утробно, мощно, и я дёрнулся как ужаленный: еле слышимый, словно издалека, донёсся детский рёв. По-настоящему, взахлёб. На меня точно спикировал десяток разъярённых ос. Я присел, закрывая лицо от ядовитых жал, в глазах потемнело. Ситуация донельзя напоминала… А, чёрт! Николаев вот-вот пойдёт на второй крут! Спасать, как же. Взрослые — ерунда, их жизнь давно испорчена, у них, ха-ха, есть выбор. Да или нет. Николаев обязан спросить, если человек в сознании. Правда… никто ещё не отказывался. Но ребёнок?!
Кто живёт в квартире? Хоть убей, не помню! Дежурные «здрасте — до свидания — соль не одолжите?», а встретишь в магазине — и не узнаешь. Сколько у них детей, один? Какого возраста? Почему ребёнок не догадался выйти на балкон? Взрослых нет дома?
Спину обдало жаром: дым накатывал волнами, частички гари — осиная стая — роились, отблёскивая угольно-рдяными брюшками. Полотенце высыхало, и дышать становилось всё труднее.
Что же творится у соседей? Или всё не так плохо? Лаврецкий, не оправдывайся! Ясно, что поджилки трясутся: геройствовать на словах — совсем не то, что на деле. Раз у тебя горит, значит, и там. Стало быть, надо лезть. Достану, потом — на балкон, выберусь на крышу… А если не сумеешь? Погибнете вместе! Тем более… вдруг их двое? Я лихорадочно пытался вспомнить — и не мог. Мысли расползались драной ветошью.
Зачем тебе лезть за детьми? Зачем?! Потому что тогда их спасёт Олег! Врагу такого не пожелаю.
Я прикинул расстояние между балконами: прыгнуть не сумею, не спортсмен. Однако допустить, чтобы этот негодяй…
Я расшвырял барахло и, поднатужившись, выдрал из-под матраса доски. Перекинул на соседний балкон. Чертовски ненадёжная опора, но что делать? Поборов страх, я залез на перила.
Мир ухнул в тартарары, под ногами разверзлась пропасть: тянула в себя, засасывала.
Заставив себя не глядеть на землю, я сосредоточился на балконе. Тот был почти пуст, в углу приткнулась кособокая самодельная этажерка, на обшарпанном табурете стоял таз с прищепками, хорошо видными отсюда.
Прикрыв глаза, я ступил на шаткий мостик.
Только не смотри вниз, не смотри… Шажок. Другой. Ме-едленно. Та-ак, молодец. Доски — шампуры громадного мангала — предательски гнулись.
От напряжения я весь взмок. В голове плескались обрывки дурацких мыслей: сорвусь, упаду… если не умру сразу, то… Боязнь шла рядом, окатывая зябкой дрожью, от которой стучали зубы. Жутко хотелось повернуть назад.
Мог бы — влепил бы себе пощёчину. Трус! Слабак!..
Прилив злости смахнул оцепенение. Я будто начал двигаться быстрее… не знаю почему — так казалось.
* * *
Сегодня быстрый слой держался недолго — часа полтора по внутреннему времени. Снаружи прошло минут шесть. Я был готов к отключению и последнего из спасённых — мужчину лет… уже сорока — не отдал напарникам, а вынес из подъезда самостоятельно. Чутьё не подвело: секундой позже меня выбросило в нормальный, медленный поток. Мужчина был с девятого, я не у спел обследовать этаж до конца.
Потерявшего сознание человека забрали санитары, а я без сил упал на газон — внезапно, резко начался откат. Дело привычное, однако сегодня пришлось особенно туго. Я действительно устал. Доктор прав: нельзя нарушать режим. Но кто бы спасал людей, попавших в огненную ловушку? Ясно, что друзья-товарищи. Вопрос в том, скольких бы успели спасти.
Даст бог, на девятом никого больше нет, а с нижних я вытащил всех. Остальных снимут с балконов. В голове звенело, перед глазами расплывались цветные пятна. Я с трудом перевернулся на спину, уставившись в низкое свинцовое небо: там бугрились тучи. Или это дым марает облака? Попытался сесть и не смог. Тело отказывается служить, жесты — медленные, неуверенные, как у пьяного, любое движение отдаётся болью в висках и затылке.
Подбежала толстая докторша, начала щупать пульс.
— Нормально, — просипел я. — Живой.
Она отошла к носилкам для пострадавших; возле «Скорых» с распахнутыми дверцами хлопотали врачи, фельдшеры и медсёстры. Полураздетых, чумазых от копоти людей в обгоревших лохмотьях отводили, закутав одеялами. Куда — я уже не видел.
Моя группа продолжала работу вместе с отделениями газодымозащитников. Как и всегда.
