этого барахольщика! Два вот такенных сундука его добра тащим, а ему всё мало!
– Время окончено, – напомнил господин Грегор.
– Нет-нет! – начал упираться я ногами, и наглый писец решил посмеяться:
– Пора домой, Лазарь Шутяга.
– Я не Лазарь!
– Лазарь, Лазарь.
– Не хочу в этот сарай! Там мухи! Я ненавижу мух!
– Какой сарай? Размечтался! Тебя нижний уровень шахт ждёт, ты срок своего наказания ещё не отмотал.
Сердце щемило. Небо снова заменил каменный потолок. Однако через четверо суток или около того меня наконец-то снова выпустили наружу. И за это время я совершил немыслимое – вылечил всех тяжело больных и нарубил руды, казалось бы, с настоящую гору. Я ощущал себя так, как если бы настрадался на три жизни вперёд. От тяжёлой физической работы мои пальцы беспрерывно дрожали, спина не могла до конца разогнуться, а сам я похудел на казённых харчах, наверное, вдвое. На поверхность вместо меня вышел призрак, чес-слово! Я ощущал себя невесомым осенним хрупким листом, который почему-то держится на земле, а не улетает за лёгким ветерком в небо…
Эх, вот бы мне также беззаботно улететь!
Конвоир довёл меня до крошечного хлева, который числился моим новым домом, и остался на улице. Сам я вошёл внутрь, хотя долго не мог переступить порог, ибо, открыв дверь, увидел, как поодаль на траве лежит обезглавленное тельце неправильного котёнка. Я никак не мог отвести от трупика взгляд и почему-то подумал об Элдри. Хотя причём тут она? Сдох-то котёнок. Пока Рика не было, некая кошка, собака или крыса решили поохотиться. В его отсутствие они поразвлеклись игрой и даже не подумали съесть мясо, чтобы хоть как-то оправдать свой жестокий поступок. И вокруг маленького уродца вились мухи. И за порогом моим вились мухи…
Бессмертные мерзкие мухи!
– Я не могу тут жить. Дайте мне другой домик! – жалобно, но так тихо, что я и сам себя едва слышал, заныл я.
– Чего застыл? Давай внутрь! – тут же гаркнул конвоир. В руках он уже держал замок, чтобы поскорее запереть за мной дверь.
– Там мухи. Я их боюсь. Они меня искусают!
– Какие на хер мухи? Живо пошёл!
Он подтолкнул меня в спину. Выбора, кроме как идти вперёд, не оставалось, но, зайдя внутрь, я всё равно обернулся и постарался скорчить жалостливую рожу. В моем нынешнем состоянии это было не сложно. Однако служивый хладнокровно окинул меня тем же равнодушным взглядом, что и внутреннее убранство, да закрыл дверь. Я тут же дотащился до кровати. Мною овладела отвратительная усталость. Такая, что мне было уже порядком наплевать на рой гадких насекомых. Я наконец-то мог вытянуться в полный рост хоть на чём-то тёплом и относительно мягком. Так что я незамедлительно рухнул на гнилой матрац и закрыл уставшие глаза.
***
Никогда не любил просыпаться под кукареканье, но, поверьте, под жужжание мух это ещё хуже. Так что первым делом я не открыл глаза, а от всей души выругался вслух и искренне пожелал всему живому в Озриле сдохнуть самой мучительной смертью как можно скорее. Затем откинул в сторону рваное одеяло, стряхивая тем с себя особо наглую сотню гадин, да сел, пряча лицо в руках.
За что мне такое? Треклятье! Треклятье!!!
Всё тело ломило. Глаза слипались. Состояние было подходящим только для того, чтобы снова лечь в постель и досмотреть жалкие пугливые сны, но я знал, что от такого отдыха будет мало толка. А потому встал и, подумав, поднял с пола дневник Бронта, брошенный туда Риком несколько дней назад. Мой предшественник явно был безумен, но безумен расчётливо. И мне стало интересно покопаться его трудах, хотя некоторые страницы погрызли мыши, местами бумагу повредила сырость, а где-то, как я ранее объяснял писцу, мне самому не понятно было, о чём могла идти речь.
– Подъём! – с силой забарабанил некто в дверь, едва я вчитался и перелистнул третью страницу. – А ну на выход!
Угу. Если опять копать, то из Озриля я выйду только вперёд ногами.
– На выход тебе сказано!
Пришлось отложить записи, но никак не мысли. Собственная смерть показалась мне очень близким событием. Ведь кто знал, когда там Данрад вернётся? Быть может и не вернётся, признав правоту Данко. А я всегда был деятелен по натуре.
… Как тут не подумать о спасении самого себя своими собственными силами?
– Шевелись давай!
– А я что делаю? – тихо огрызнулся я, но всё равно получил тычок.
Нет. Определённо, думать было приятнее, чем говорить… Итак, думы мои думы. Как внушить окружающим меня дикарям, что необходимо хранить да беречь моё тело? Вопрос важный и актуальнее некуда. Но, увы, хорошо внушал я людям, как жизнь показывала, только желание покромсать меня на части.
– Ты псих, что ли?! – вдруг резко дёрнул меня за плечо конвоир.
Я словно очнулся и нелепо захлопал ресницами. Едва не врезался в стену, оказывается.
– Нет.
– А, по-моему, ты псих!
… А что, кстати? Псих это очень даже. Лишний раз к сумасшедшим не лезут. Они ведь сродни прокажённым. Да и опыт у меня есть.
– Ты рехнулся никак?!
Бойкий мальчишка с едкими зелёными глазами, выкрикнувший эту фразу, был старше меня всего года на три, но в то время столь скромная разница являлась существенной. Он выглядел значительно выше и сильнее меня, а потому не стеснялся наглеть. Ему нравилась роль задиры и подстрекалы. И он был лидером. Вокруг меня уже столпились его товарищи, а сам я оказался абсолютно один. Пусть меня и признали учеником, но друзьями я так и не обзавёлся.
Хотя, наверное, эти самые вероятные друзья не пришли бы мне на помощь. Сейчас я понимаю, что действительно был виноват. На простой тычок зачем-то выхватил из охапки дров, что нёс, полено и со всей дури ударил им обидчика по голове. В результате из рассечённого лба мальчишки кровь струйками шустро потекла по лицу.
Да, мне определённо следовало отреагировать тогда по-другому, но слишком свежи ещё были в моей памяти воспоминания детства, проведённого на внешнем дворе. В собственную неприкосновенность я пока так и не поверил. Вот и вёл себя самым привычным способом.
– Конечно, он псих! Он бешеный. Бешеный! – завопил кто-то, довольно подпрыгивая.
– Бешеный! – громко поддержали остальные.
Раненый мною нахал провёл по своему лицу рукавом, чтобы утереть кровь, и, скалясь, приказал:
– Ату его. Ату!
Мальчишки и девчонки послушно окружили меня, как стая волков добычу. Я был одним из самых младших детей на потоке, а потому легко осознал, что с такой оравой никак
