Глава 4
В тылу, на расположенном неподалеку от Зимовников аэродроме, была тишь и благодать. Оставшиеся самолеты распихали по капонирам, замаскировали, выставили охрану. Личный состав принялся обживать землянки, заселять уцелевшие флигели и дома. Начался отдых, и он Виктору не понравился. Вместе с отдыхом навалилось странное отупение. Предоставленный сам себе, он слонялся по расположению, не зная чем заняться. Потом, свалив обязанности комэска на Литвинова, пошел на рыбалку, но удочку так и не забросил, а все сидел на поваленном дереве, на берегу мутноватой речушки и задумчиво ковырял прутком мокрую глину. Сидел долго. В голове роились предположения, возникали гипотезы, строились логические цепочки – он, который уже раз, размышлял о том, кто и зачем запихал его в эту мясорубку. Иногда казалось, что еще немного и решение будет найдено и все станет простым и понятным. Вот только время шло, а решение не находилось: он до сих пор знал о случившемся не больше, чем в тот ноябрьский день сорок первого года, в день попадания.
Гипотез, разной степени бредовости, были тысячи. Но все они стоили ровным счетом ничего. Смысл этого безумного эксперимента, где пряником была его удача, а кнутом увечья и гибель, ставших близкими ему людей, ускользал. И был ли эксперимент? Может, все эти воспоминания о будущем не более чем бред воспаленного сознания? Ответов не было.
Он сидел и бездумно рисовал на песке кружочки с треугольниками и квадратиками, соединял их линиями в различных комбинациях, так и этак. Фигура не выходила. Солнце уже стало клониться к горизонту, а он все сидел и рисовал. Лишь когда от воды потянуло запахом болота, и налетела орда комаров, Виктор бросил свое занятие. Сидеть и гадать было бессмысленным занятием. Он затоптал исписанный схемами берег и, ссутулившись, медленно побрел в расположение. Хотелось напиться, и он не видел ни одной причины, этому препятствующей…
В штабе было душно и накурено. Все полковое начальство, включая комэсков и их замов, набились как сельди в бочку, занимаясь чистой воды бюрократией. Две недели боев, потери, победы, все это влекло за собой целый вал документации, который теперь нужно было надлежаще, согласно правилам делопроизводства, оформить. Скрипели карандаши, стучала пишмашинка, мозги закипали. Бесчисленные акты, заявки, отчеты. И это все на больную голову. Вчера в полку отмечали павших, радовались что сами остались живы и в итоге перегаром несло практически от всех. Таня, наверное, единственная из присутствующих, кто накануне остался трезвым, стоически терпела и морщила носик. Жаловаться ей было некому – даже Шубин, в распитии не замеченный, имел помятый вид и постоянно хлебал воду, захватив единственный графин в единоличное пользование.
Из-за табачного дыма слезились глаза, строчки расплывались, а буквы скакали перед глазами. Бумажка сменяла бумажку, пальцы уже онемели, а конца и края работе не было видно.
— Чего приуныл, командир? — Литвинов с грохотом поставил точку и отложил очередной документ в сторону. — В бою-то оно проще, да?
Виктор только мрачно усмехнулся.
— Год назад Игорь погиб, — почему-то вспомнил Литвинов. — Ты как-то рассказывал. Он же где-то здесь похоронен, неподалеку? Может, как-нибудь съездим?
Виктор смутился. Он считал Игоря своим другом и чуть ли не братом. И помнить когда тот погиб и о том, что нужно проведать его могилу, должен был он, а не Сашка.
— Можно, конечно. А чего это ты вспомнил?
— А как я забуду? — грустно усмехнулся Литвинов. — Когда он мне надежду подарил, своим письмом, что можно без ног летать. Я уже думал, жизнь окончилась… а тут такое. Это я уже потом про Сорокина услышал, да тут про Кузьмина узнал…
— Отставить разговорчики! — Шубин проявил командирскую бдительность. — Работать, надо, а не языками чесать. Бабки, тута, базарные…
…Вылетели они на другой день. Шубин не стал отказывать просьбе и, ближе к обеду, У-2 устремился на юг, чтобы, через час с небольшим, приземлиться на бывшем аэродроме, вновь обратившемся в луг.
Место оказалось обжитым. Там, где раньше жил летный состав, теперь белели выгоревшие на солнце палатки, выделялись горбыли землянок. Сверху был хорошо виден вытоптанный прямоугольник плаца, накатанные дороги, сеть тропинок. О том, что здесь когда-то стоял авиационный полк, не напоминало уже ничего. Через когда-то летное поле теперь пролегала одна из дорог, а бывшая роща уменьшилась едва ли не втрое.
Могила Игоря заросла бурьяном и осела, оставив едва видимый бугорок, фанерная пирамида со звездой была кем-то повалена и сломана. Могилы остальных, погибших при штурмовке аэродрома, выглядели ничуть не лучше. Пришлось возвращаться к самолету за специально захваченными инструментами, отсыпать холмики, ремонтировать. Виктор срезал дерн лопатой, а самого душила злоба – если бы они не прилетели, то через несколько лет, от этих захоронений не осталось бы и следа. Остатки какой-нибудь колхоз распахал бы по весне и все.
Справились быстро, приведя могилы в порядок. После уселись неподалеку, и Виктор достал из кармана трофейную флягу с водкой. Солнце стало клониться к горизонту, тень от рощи уже достигла кладбища, пахло пылью, примятой травой и землей. Они сидели молча, лишь передавали друг другу флягу. Настроение у Виктора от выпивки испортилось: напала черная меланхолия, в голове был каша и сумбур, а душе пустота.
— Вить, — спросил вдруг Литвинов. — А ты чем после войны заниматься будешь?
— После войны? — удивился Саблин. — А чего это тебя так заинтересовало?
— Просто. Настроение такое.
Виктор выплюнул изжеванную травинку, задумался.
— Не знаю, — наконец ответил он. — Давненько об это не думал. Есть мнение, что я до конца не доживу, так что трахаться со всем этим придется вам.
— Почему это не доживешь? — удивился Сашка. — Ты вроде раньше фаталистом не был. И почему это сразу… трахаться?
— Этой войны, еще на пару лет хватит. А выжить для меня слишком роскошно. Да и незачем.
— Как незачем, — оторопел Сашка. — А жену повидать не хочешь?
Виктор промолчал. Он молчал довольно долго, потом потянулся за папиросами. В пустом желудке плескалась водка, но настроения отнюдь не улучшала, табачный дым щекотал горло, а в голове по-прежнему была каша. Виктор пожевал губами, посмотрел вдаль. В небе, высматривая добычу, парил орел, ветер шелестел травами, все было как обычно. Можно было рассказывать Литвинову про будущее, можно и не рассказывать. В этой степи от этого ничего бы не изменилось.
— Надоело все, — буркнул он, наконец. — Тебе легче, ты в светлое будущее веришь. А я… надоело… — он надолго замолчал.
