Долбануло — граната хлопнула на лестнице как конфетти, а через долю секунды мне прилетел такой удар в голову, от которого искры из глаз посыпались. Второй удар я отбил, третий нет, успел вскочить одновременно со своим врагом — и почувствовал, что потерял пистолет, выпустил его из рук. А враг стоял напротив меня — молодой, лет тридцати, гибкий, тренированный, и я видел, что мне с ним не справиться…
Генерал, сбитый с ног своими телохранителями, и теперь получивший свободу зашевелился на грязной мостовой Касбы, его рука первым делом полезла в карман…
Автоматная очередь у меня из-за спины прошила грудь третьего и последнего телохранителя, он весь как то осунулся разом — только тот, кто видел, как в двух шагах от него умирает только что стоявший и готовившийся атаковать тебя человек, поймут, как это бывает. Он именно осунулся — а потом стал падать, разом, не пытаясь удержать себя в вертикальном положении, сгруппироваться и облегчить удар об землю. Я ударил его в грудь — и он изменил вектор падения, тяжело всем телом рухнув на генерала, который уже выхватил из кармана пистолет и теперь пытался целиться…
Убитый упал на генерала, лишив его возможности сопротивляться, я навалился сверху. Обернулся — еще не хватало, чтобы меня приняли за "того самого ублюдка", как говорят североамериканские копы.
— C'est moi![34] — крикнул я.
— Voir!
Совершенно немыслимым прыжком, через несколько ступенек на площадку запрыгнул Патрис, встрепанный и всклоченный, но живой. В руке у него был GIAT PDW — страшное оружие ближнего боя, разработанное французами. Компоновка Инграма, но с передней рукоятью, патрон от Маузера, но не 7,62 и не девять миллиметров — а специальный автоматный пять и семь с вольфрамовым сердечником. Под него был разработан еще пистолет — в Европе его называли "убийца полицейских", потому что он прошивал стандартный полицейский бронежилет и легкий пулемет с магазином на двести патронов. Я сам стрелял из него и видел, как один из парашютистов написал на стене пулями свое имя. Французы во многих вещах отличались экстремизмом, в том числе и в разработке оружия.
— Цел?
— Да! Какого хрена ты гранату бросил!?
Объяснять было некогда.
— Это не я! Это они!
— Взял!?
— Да!
— Надо валить! Штурмовики попали в засаду! Там банда, человек сорок!
Только сейчас я сообразил — загонщики до сих пор ведут бой. Жестокий — судя по почти непрекращающимся взрывам.
— Бери его и валим!
То ли Патрис ошалел от моей наглости, то ли мой поставленный командный голос и французский с детства сыграли свою роль — но он подчинился. С размаху ударил полковника ногой по голове, потому что связывать времени не было, взвалил себе на плечо.
— Готов!
Пистолет я выронил, и искать его не было времени — но я помнил, где лежит автомат Калашникова с барабанным магазином — семьдесят патронов в моем распоряжении, если магазин набит до конца. Конечно, чужой автомат это риск и риск серьезный, но в случае с Калашниковым риск сильно сокращается, потому что он будет стрелять, если даже его не чистить полгода А эти парни — не террористы, они были обучены своему ремеслу уже несуществующим государством и знали, как обращаться с оружием.
Для того, кто прошел армию ежедневная чистка оружия — своего рода ритуал, без которого нет жизни.
— Avant![35].
Прыгая через ступеньку — могу представить, какого было Патрису, ведь он нес на себе человека, а ступеньки остались все такими же склизкими от грязи — мы ссыпались вниз как раз до того, как хлопнула то ли дверь, то ли ставни и кто-то обдал улицу пулями. Длинная автоматная очередь прошила узкий каменный коридор, со всех сторон завизжали рикошеты.
Если кто-то догадается бросить гранату через окно — кранты!
— Allez-y![36].
Патрис тяжело протопал мимо, я пробежал еще пару метров, обернулся, встав на колено. Если я что-то понимаю в этом деле — они сначала услышали перестрелку, вот прямо сейчас они выскочили на улицу и обнаружили, что генерала Абубакара Тимура след простыл, а трое их дружков мертвы. Что они потом сделают… к гадалке не ходи. Бросятся следом — раз, попытаются как-то обогнать нас и отрезать, запереть в этом каменном лабиринте — два. Бросят гранату перед тем, как выйти на лестницу… вряд ли, и в любом случае успею либо прикрыться, либо… Не знаю, можно ли нас обогнать… если мы драпаем со всех ног, но… они здесь свои, а мы здесь чужие. И будем чужими.
Всегда.
Интересно, для чего была эта граната… Похоже, это не совсем телохранители, у них задача — не дать взять живым генерала в критической ситуации. Потому то они и стреляли в спину нам, хотя понимали, что могут случайно угодить в генерала. Возможно, они не исламисты, а приставленные кем то к генералу соглядатаи. Возможно, генерал знает что-то серьезное, и он не должен попасть ни в руки русских ни в руки французских спецслужб. Теперь его жизнь не имеет значения и нам им не прикрыться.
Человек появился на самом верху лестницы, в руках у него было оружие — и упал, срезанный моим одиночным, покатился по ступенькам, звякнуло выпущенное из рук оружие. Шарахнув по стенам в самом верху лестницы — может быть, кого рикошетами заденет, я вскочил и бросился со всех ног, догоняя Патриса.
Следом бахнула граната, как раз там, где я должен был быть — но узкая, извилистая и идущая вниз улица спасла меня. Я бежал со всех ног, за спиной стреляли, визжали рикошеты. Кто-то распахнул ставни, на противоположную стену ударил свет — но высунуться не успел — я ударил короткой очередью по ставням, на всякий случай и пробежал мимо.
— Александр! — выкрикнул я свое имя и одновременно оперативный псевдоним для французов, перед тем, как выбежать к небольшой площадке, где стоял Ситроен. Нервы у всех на взводе и бабахнуть по мужику с Калашниковым, выбежавшему из темного переулка, где идет стрельба — да запросто. Особенно сейчас, когда генерал в их руках, только сейчас я подумал об этом, что я французам больше и не нужен и списать меня на случайную пулю они могут за милую душу. Но думать об этом надо было тогда, когда я отдавал генерала Патрису, а сейчас…
А сейчас я выскочил на площадку, пулями меня никто не встретил — потому что было не до того. Дидье стрелял одиночными в высоком темпе куда-то влево, в сторону дороги, откуда мы приехали, Патрис и водитель стреляли вправо, туда, куда мы должны были ехать. Винтовка и два пистолета-пулемета и патронов не жалели…
— Это я!
Дидье на пару секунд прекратил огонь, чтобы я мог запрыгнуть за машину.
— Что?!
— Попали! — французский офицер непрерывно стрелял, лицо его было остервенелым, вспышки дульного пламени мелькали как в стробоскопе — со всех сторон обложили! Тут их как блох!
