— И вы уже произвели нового Шекспира? Нового Ми-келанджело? Количество — это еще не все.
Сержант Шири совершенно женским жестом откинул волосы со лба.
— Это решать потомкам. Только они могут делать сравнения подобного рода.
— Сержант, когда мы с вами разговаривали перед этим,— сказал генерал,— вы упомянули, что жили в этаком гигантском улье, а не в обыкновенном здании, и что никто уже не может жить за городом?
— Да, сэр, это верно, никто не имеет права поселяться на потенциально обрабатываемой земле. И у меня, там, где я живу, то есть жил, семь миллионов соседей, мы все помещаемся практически в одном здании — городском комплексе Атланта! Но это не значит, что мы живем в тесноте. Мы в любой момент можем спуститься на лифте вниз, погулять по полю, пойти посмотреть морской берег, если захотим...
Вам, ребята, нужно приготовиться к этому. Города теперь мало напоминают случайные агломерации зданий, к каким привыкли вы. Большинство больших городов были сожжены и разрушены во время голодных бунтов в две тысячи четвертом, перед тем как ООН взяла в свои руки производство и распределение пиши. Восстанавливались они уже по новым функциональным проектам.
Париж и Лондон, например, были полностью перестроены. Так же и большинство мировых столиц. Вашингтон, впрочем, уцелел. Сейчас это просто кучка монументов и административных учреждений, подавляющее большинство живет в окружающих комплексах — Рестоне, Фредерике, Колумбии.
Потом Шири отвечал на вопросы — каждый хотел узнать, что сталось с его родным городом,— и в общем картина вырисовывалась не такая уж мрачная, куда лучше, чем мы думали.
Кто-то грубо поинтересовался, почему Шири употребляет косметику, и сержант ответил, что так теперь все делают, независимо от наклонностей. Я решил, что буду отщепенцем, и пускай моя физиономия выглядит как она есть.
Мы присоединились к уцелевшим членам экипажа «Надежда II» и на их крейсере отправились в путь к Земле. Ученые и техники тем временем занимались анализом повреждений нашей «Годовщины». Капитан в скором времени должен был давать показания о случившемся, но, насколько я знаю, судить его не собирались.
На обратном пути жилось нам довольно вольготно. За семь месяцев я прочитал тридцать книг, научился играть в го, прочел курс лекций по основам физики — весьма устаревший к тому времени — и еще больше привязался к Мэригей.
Пусть меня это не слишком волновало, но на Земле мы стали своего рода знаменитостями. На посадочном поле нас лично встречал сам Генеральный секретарь — невысокий чернокожий человек по имени Якубу Ойукву,— и еще сотни тысяч, если не миллионы зрителей собрались в округе посмотреть на прибытие.
Генеральный секретарь выступил перед собравшимися с речью, потом офицеры «Надежды II» тоже что-то там такое с бумажки пробормотали, пока все мы остальные потели в тропическом зное.
Большущий чоппер доставил нас в Джексонвиль, где находился ближайший международный аэропорт. Сам город был перестроен и выглядел примерно так, как и описывал сержант Шири. Впечатляющее зрелище, должен я вам сказать.
Сначала мы увидели монолитную серую гору, этакий слегка неправильный конус серого цвета, поднимающийся навстречу из-за горизонта. Гора сидела посреди бесконечного пространства, занятого разноцветными заплатками обрабатываемых полей, к основанию ее сходились десятки шоссейных и железных дорог. Видимость была прекрасная, четко выделялись белые ниточки дорог с махонькими жучками машин, ползущих по ним, но мозг отказывался воспринять зрелище в правильном соотношении размеров. Очень уж громадный он был, этот комплекс.
Мы подлетали все ближе и ближе — слегка потряхивало в зонах восходящих потоков,— пока здание-город не превратилось в светло-серую стену, закрывавшую все поле видения с одной стороны. Приблизившись еще больше, мы начали различать черные точечки людей. Одна точечка была на самом краю балкона, возможно, махала нам рукой.
— Ближе нам не подойти,— сказал пилот по интеркому,— иначе управление перехватит городская система и посадит нас на крышу. Аэропорт находится севернее.
И мы свернули в сторону, пронесясь сквозь тень города.
Аэропорт ничего особенного собой не представлял — таких больших, конечно, мне еще видеть не приходилось, но конструкция была обычной: центральное здание вокзала походило на ступицу гигантского колеса, от него множество монорельсовых дорог вели к расположенным в километре или около того вспомогательным терминалам, где совершалась посадка и высадка пассажиров. Но наш чоппер приземлился прямо на поле рядом с стратолайнером, идущим в Швейцарию. Мы двигались по коридору, который охрана расчистила среди восторженной толпы встречающих. Думаю, имея в запасе шесть миллиардов ничего не делающих, собрать такую толпу труда не составило.
Я боялся, что опять придется терпеливо выслушивать чьи-нибудь речи, но мы поднялись сразу на борт лайнера. Стюардессы и стюарды угощали нас сандвичами и напитками, пока поле очищали от посторонних. Просто слов нет, какой вкус у сандвича с цыпленком после двух-то лет на дерьмовой сое, а про холодное пиво и говорить нечего.
Мистер Ойукву объяснил, что мы направляемся в Женеву, в резиденцию ООН, где нас сегодня вечером будет приветствовать Генеральная Ассамблея. Будет глазеть на нас скорее, подумал я. Он сказал, что родственники большинства из нас уже находятся в Женеве.
Пока мы набирали высоту, я обратил внимание, что вода в Атлантике кажется неестественно зеленой, и решил позже спросить стюардессу. Но тут все стало ясно: мы пролетали над океанской фермой — четыре больших плота,— я не знал, на какой высоте мы находимся, и не мог оценить их размеры,— двигались цепью, оставляя за собой полосы чистой голубой воды, которые постепенно исчезали, затягивались зеленью. Еще до посадки мне удалось узнать, что плоты собирают какой-то вид тропической хлореллы, ею откармливают скот.
Женева тоже представляла собой здание-город, похожее на Джексонвиль, но поменьше размерами. Возможно, окружавшие ее настоящие горы создавали такую иллюзию. Внешние стены и крыша были покрыты снегом. Было очень красиво.
Сквозь вихри снежинок — как здорово, оказывается, под открытым небом! — мы перешли из лайнера в чоппер, он доставил нас на крышу города, потом мы опустились лифтом, проехали на движущейся дорожке, снова спустились на лифте, снова дорожка, потом уже нормальный коридор, и вот мы на Трансштрассе, 2818, комната 45 — так сказано было на адресной карточке у меня в руке. Мой палец задержался на кнопке звонка, я вдруг оробел.
