Дождь полил сильнее, и пользуясь почти сплошной пеленой, иногда разрываемой чётко обозначенными под дождем аномалиями, причудливо изгибавшемся или наоборот – с каплями, взмывавшими вверх над куполом энергетических сгустков – я, крадясь в складках местности, попытался приблизиться к врагу на максимально близкое расстояние. Он явно не стал меня ждать, понимая, что я не отступлю, и поставив наскоро растяжку на тропе, после своей лёжки отступил в лес.
Растяжку я нашёл сразу, он грубо примотал небольшую осколочную гранату леской к пню, даже не привалив ветками, а леска, растянутая поперёк тропы, виднелась издалека. Рядом с лёжкой валялась не прикопанная в спешке кучка упаковок от перевязочных материалов и одноразовый шприц.
Это был мой шанс, возможно – единственный. Выдернув из разгрузки гранату, я улёгся в небольшой ложбине, промытой дождевой водой, и швырнул гранату как можно дальше вверх по тропе – на случай, если он не ушёл далеко и поджидает меня. Я ошибся, он успел изрядно отбежать, что стало понятно сразу после взрыва – метрах в двухстах зашумели кусты и зачавкала грязь – он явно собирался вернуться и посмотреть на результаты работы его ловушки.
Выскочив из ложбинки, я повернул его гранату вокруг ствола коряги так чтобы под осыпь осколков попала часть тропы, с которой он должен был приблизиться, и аккуратно обрезав ножом противоположный конец лески, вернулся в своё убежище и, вынув из разгрузки последнюю гранату и положив рядом нож, громко и жалобно застонал, давая понять подонку, что его жертва еще жива, и как бы приглашая его помучить меня напоследок.
Шаги и шум в кустах подтвердили моё предположение, что подонок не уйдет просто так. Ему хотелось отыграться за проявленную трусость и увидеть, как корчится враг, разгромивший базу. Возможно также, он хотел принести своим весть о нападении с подробностями, а может, и мою голову как доказательство его личного героизма в той схватке. Это было не важно – важно было только то, что он приближался, дыша как паровоз, и вскоре я услышал характерный шлепок ботинка по большой луже на выходе из кустов к месту его старой лёжки и моей засады. Помня, что НАТОвские гранаты имеют замедлитель примерно на 4 секунды, а не на две, как российские и советские, я дернул за леску, и, услышав характерный щелчок – сработал капсюль-воспламенитель в запале гранаты, высоко подбросил зажатую в коченеющей руке РГ-42 в сторону, откуда должен был показаться мой палач.
Обострённая наркотиками реакция мерзавца позволила ему успеть кинуться на землю в тот момент, когда граната рванула в стороне, и в этот момент рванула вторая граната, осыпав осколками траву и тропинку и сбрив ими верхушки кустов над ложбиной, где я лежал.
Теперь уже, выскакивая из засады с ножом наизготовку, я услышал истошный вопль раненого во многих местах противника, и, не давая ему прийти в себя, подскочил к нему и, оттянув за подбородок, прижал нож тупой частью к горлу орущего и корчащегося негодяя с твердым намереньем дознаться, где искомый артефакт.
Ну и здоровенный же он, успел я подумать, когда его окровавленная рука схватила меня за плечевой ремень разгрузки и с лёгкостью перекинула через корчащееся, но еще полное сил тело. Перевернувшись в падении, я изо всех сил выкинул в сторону врага руку с ножом, и судя по ответному воплю и ощущению удара клинка во что-то упругое, попал. Вскочив на ноги, я увидел, что мерзавец с перекошенным зверским лицом, покрытым кровавыми потёками и грязью, схватился за коленку и пытается подтянуть её к себе. Мой удар был удачным, но дал мне преимущество лишь на полсекунды – правая рука подонка рванула к винтовке М-16, лежавшей в жидкой грязи, и не успел я восстановить равновесие, чтобы что-то предпринять, молниеносно вскинул её в мою сторону.
Время замедлилось, и я очень-очень подробно и явно видел, как ствол винтовки смотрит мне в лицо ажурными разрезами пламегасителя, как причудливо разрезанное дульным тормозом пламя вылетает из ствола, как дергается от отдачи винтовка в слабеющей руке стрелявшего. Сильный удар в подбородок подбросил меня ногами кверху, а сила земного притяжения впечатала меня с неимоверной силой спиной в жидкую грязь лужи. Наступила чернота.
Очнулся я от боли – и сразу осознал происходящее. Мерзавец, воспользовавшийся временем, что я был в отключке, успел наскоро перевязаться и вколоть обезболивающее, которое помогло ему двигаться, опираясь на винтовку как на костыль. Меня он, очевидно, счёл надежно мертвым, и, не обращая внимания на боль, перекосившую его лицо, наскоро обыскивал. Мои открытые глаза встретились с его мутным взглядом, и холодный, урчащий внизу живота сигнал кишечника побудил меня к действию. Хватит, один раз я чуть не умер, обгадившись в первом же бою с мутантом, больше это не повторится – надо быстро убить гада и успеть снять штаны, приняв естественную в момент расслабления позу.
Я ударил его пальцами в те самые, не выражающие ничего кроме тупой ненависти искаженного наркотой сознания, глаза. Пальцы неожиданно туго, как в варёное яйцо, вошли в яблоки, и уперлись во внутренние стенки глазниц.
Он не кричал – судорога свела его лицо, и, выдернув испачканные в крови и белом белке пальцы и стараясь не смотреть на то, что я наделал, я вывернулся из под скорчившейся в немой муке туши, и, подняв винтовку за ствол, изо всех сил опустил её приклад ему на затылок шлема. Потом еще и еще бил по каске и по шейным позвонкам над верхней кромкой бронежилета – пока враг не перестал корчиться и не обмяк.
Ну вот, ищи теперь артефакт, со злобой сказал я себе, и начал срезать ранец с убитого.
Кроме контейнера, в ранце было много полезностей. Винтовка, не смотря на внешнюю хрупкость, также пережила все перипетии этого дня, и, не разделяя распространенного убеждения в ее ненадежности, я решил взять её и выкинул в грязь магазины АК, заменив их трофейными. Особенно меня порадовали два комплекта бронебойно-зажигательных патронов, очень эффективных в бою с мутантами, и десяток запасных выстрелов к подствольному гранатомёту.
Наскоро оттерев винтовку и отведя назад затвор, вылив воду с жидкой грязью из ствола, я взял её наперевес и, сложив трофеи, уже решил было отправится к месту встречи, как мерзавец, казавшийся абсолютно, нерушимо мертвым, начал издавать какие-то звуки, и даже попытался перевернуться.
Его перекошенное болью, с одним вытекшим а другим вывалившимся глазом, всё в грязи и в крови лицо не вызывало у меня ничего, кроме брезгливого отвращения. Да и как мог я относиться к наркоману, насиловавшему здоровенного и ни в чем не повинного мужика?
Надо было избавиться от этого полутрупа, и лучшим способом было просто сбросить его в одну из подмеченных мной во время погони аномалий.
