Уходил я из кремля в смятенных чувствах. И дёрнул же чёрт шведа указать на меня пальцем. Я никому не собирался хвастать своими победами, а теперь что? Ну как князь и в самом деле вспомнит после победы — а в том, что она будет, я не сомневаюсь — о моей свадьбе? Одно дело — жениться по большой любви, по своему большому желанию, и совсем другое — по желанию князя. Ему‑то что? Погулял на свадьбе, попил вина, попел песен и — хоть трава не расти.
В растрёпанных чувствах я чуть не забыл в кремле свою шведскую лошадь. Хорошо ратник спросил:
— А лошадь что же?
Я вернулся, поднялся в седло. Интересно, как звали моего трофейного битюга раньше? Нрав у него спокойный. До сих пор он у меня без клички. Как‑то надо назвать. Предложу‑ка я домашним конкурс на лучшую кличку для мерина.
К моему удивлению, спор об имени трофея разгорелся нешуточный. В итоге решили остановиться на Клинке. «Сивка» или ему подобные — уж очень избито. Почему всплыло это имя, я уже не скажу, но впредь мерина называли именно так.
Стоило поджить моей ране, как резко увеличился поток пациентов. Успешное лечение князя или осада города привели к такому итогу — непонятно. Но теперь с утра и до вечера, с небольшим перерывом на обед, я осматривал больных, назначал травы, делал мануальную терапию, оперировал.
Были ранения, полученные горожанами на городских стенах, — этих я принимал вне очереди и без оплаты. С больных брал по совести: с бедных — полушку, а с купца — и серебряный рубль.
Илья, глядя на мою работу, как‑то сказал мне:
— Вот кем мне надо было стать, а я в купцы подался.
Эх, Илья, для этого надо долго учиться, к тому же далеко не всякий сможет возиться в крови, гное, в дерьме. А если принять во внимание, что ты вкладываешь в пациента знания и душу, но болезнь оказывается сильнее, и пациент умирает, то завидовать нечему. У каждого, даже выдающегося врача, своё кладбище пациентов.
Через месяц пришло радостное известие — подмога от государя уже близко, в одном дневном переходе. Все предвкушали скорое снятие осады.
И вот наступил этот день. Я взобрался на городскую стену. С западной стороны раздались крики, пушечные и мушкетные выстрелы. Часа через два показались отступающие в беспорядке шведы.
Пушкари Пскова открыли частый огонь по позициям неприятеля, а вскоре распахнулись сразу трое городских ворот, и на помощь наступавшим ратям Ивана Грозного выехали псковские дружины.
И дрогнули шведы, побежали, бросая палатки, пушки, повозки с имуществом.
Жители Пскова стояли на стенах крепости и радовались — подбрасывали шапки, обнимались, орали что‑то невразумительное. Слава богу, конец осаде. Хотя продукты в крепости ещё были, но почти всю живность — кур, гусей, поросят уже съели.
Продлись осада ещё месяц — и подъели бы сухари, сало и крупы. Вот тогда пришлось бы совсем туго.
Рати русские уходили от города все дальше и скрылись за лесом. У пушек остались канониры и дозорные. Все прочие со стен ушли — кто домой, а кто и в кабак — праздновать освобождение. Вино лилось рекой, и к вечеру твёрдо на ногах стояли лишь дети.
Мы у себя дома тоже накрыли стол, выпили вина — но в меру. Ни я, ни Илья трезвенниками не были, но меру свою знали. За столом засиделись, спать легли поздно. И когда Маша вдруг стала меня тормошить, я не сразу понял — зачем? Посмотрел на окно — темно.
— Какого чёрта?
— Гонец к тебе, барин. Случилось чего‑то. Иди сам узнай.
Я оделся, спустился вниз. У крыльца стоял ратник. Я его узнал — видел в крепости.
— Прости, что разбудил. Дело неотложное. Сотник ранен пулей в живот; не наш — великокняжеский. Вот за лекарем и послали. Сказали — вези самого наилучшего. Я с запасным конём.
— Хорошо, возьму инструменты только. Жди.
Я взял собранную заранее сумку с инструментами, самогонкой, надел ферязь — ночью было прохладновато, постоял в нерешительности, раздумывая — брать оружие или нет? Решил, что незачем таскать тяжесть — шведы разбиты и бегут, вокруг наши войска, оружие ни к чему.
Я вышел за ворота, поднялся в седло, и мы с места сорвались в галоп. Как в темноте не свернули себе шеи — просто удивительно. Или кони в темноте хорошо видят?
Закончились улицы, мы проскочили сквозь предупредительно открытые ворота и поскакали по грунтовке.
Через полчаса скачки я прокричал ратнику:
— Далеко ещё?
— Столько же!
М–да, далековато наши шведов отогнали — мы проскакали вёрст пять, не меньше, а ещё столько же предстоит.
Дорога сузилась, по сторонам стоял лес. Ратник теперь скакал впереди, я на два корпуса — сзади.
Вдруг раздался удар, лошадь с ратником упали, и не успел я ничего сообразить или предпринять, как в грудь ударило, и я кубарем полетел с лошади. От удара и боли перехватило дыхание. Я, похоже, отключился, а когда пришёл в себя, руки мои были связаны.
Я по–прежнему лежал на земле, недалеко — моя сумка с инструментами. Что за ерунда? Кто меня связал?
Гадать пришлось недолго. Ко мне приблизились двое с факелом, осветили лицо, затем одежду.
— Он не воин, — сказал один на ломаном русском. Второй с досады сплюнул.
— Ты кто?
— Лекарь я, хирург.
— О, хирург — это хорошо!
К нам подошли ещё двое, оба в синей шведской униформе. Твою мать! Откуда здесь шведы, коли наши их отогнать уже должны?
Шведы заговорили на своём языке. Я ничего не понял — да и как понять, когда шведского сроду не знал?
Меня подняли, толкнули в спину. Я упёрся — сумку мою возьмите! Один — тот что говорил по–русски, нагнулся, открыл сумку, вытащил инструменты, осмотрел и сунул их назад. Сумку повесили мне на шею за ручки, так как руки мои были связаны.
— Шагай!
Я пошёл вперёд и через несколько метров увидел лежащего на дороге ратника, что приезжал за мной. Он был мёртв, голова неестественно вывернута, глаза остекленели.
— Стой!
Я остановился. Провожатый саблей срубил верёвку, что была натянута поперёк дороги. Так вот что выкинуло нас из седла. Попробуй в темноте углядеть верёвку!
Мы отошли совсем немного, меня усадили на коня, связали ноги, пропустив верёвку под брюхом лошади. Коня взял под уздцы ещё один швед, сам взгромоздился на лошадь, и вся небольшая группа поскакала по дороге.
Ехали около часа. Впереди виднелись в темноте какие‑то постройки. Меня стянули с лошади, освободив ноги, завели в какой‑то сарай и заперли двери.
ГЛАВА VI
Ни фига себе — сходил за хлебушком. Я в шведском плену, в каком‑то сарае, и что со мной будет дальше — одному Богу известно.
Я медленно опустился на пол, поднял связанные руки и снял с себя сумку. Тяжеловатая — во время скачки шею мне сзади натёрла. Руками ощупал пространство вокруг себя, похоже — какой‑то хозяйственный сарайчик: дрова, старые вёдра.
Нет, надо посидеть, обмозговать положение, а то в темноте можно и глаз выколоть. В плену я уже бывал, паниковать не стоит — из любого плена можно выбраться. Меня могут обменять на их пленного, выкупить, или, на худой конец, можно сбежать, что я уже проделывал не однажды. Так что отчаиваться не стоит. Если бы хотели убить — сделали бы это сразу. Что стоило шведам прирезать меня ножом, когда я был в отключке? Стало быть — нужен я им. Наткнуться именно на лекаря они не рассчитывали — им, скорее всего, был нужен русский воин. Ну — ратника они благополучно угробили, остался я один.
Наверняка захотят узнать — что за войска подошли, численность — ну и всё такое, что обычно хотят услышать от пленных. Я, собственно, о войсках не знаю ничего, в боевых действиях участия не принимал. А потому решил лечь спать. Ночь скоро кончится, наверняка с утра, после завтрака — естественно, не моего, а шведского начальства — меня потащат на допрос.
Я улёгся на пол, свернулся в позу эмбриона и постарался заснуть.
Проснулся сам, никто меня не будил. Лучик солнца пробивался сквозь щели дощатых стен. По моим прикидкам, было уже часов десять утра. Что‑то долго шведы откушивают. Или, поняв, что я лекарь, а не воин, и как «язык» интереса не представляю, решили обо мне благополучно забыть?
